Йожеф Дарваш - Город на трясине

— Боже милостивый, что здесь творится! — воскликнул он. — Да вы что, с ума все, что ли, посходили? А ты замолчи, старый дурень! — набросился он на Борша, а затем полез на стог, чтобы разнять там дерущихся. — Вы цыгане или порядочные люди? Да вас после этого ни один хозяин больше не наймет!..

С грехом пополам наконец удалось восстановить спокойствие. Артельщики, повесив головы, разбрелись по своим рабочим местам, а спустя минуту опять заработала молотилка.

Вскоре все работали так, будто никакого скандала и в помине не было. А Ковач, как ни в чем не бывало, громко распоряжался:

— Клади сюда, Пишта! А ты, Фери, вот сюда! Еще немножко повыше, дружище!..

И если бы сейчас кто-нибудь напомнил этим людям, что всего несколько минут назад они готовы были убить друг друга, то его бы попросту избили или, по крайней мере, обвинили в грубой лжи. Казалось, горячие солнечные лучи словно спаяли этих людей, превратив их в нераздельное целое.

Лишь один старый Борш бормотал себе под нос, что он, видимо, навсегда распрощается с этой бандой. Правда, старик не раз говорил это…

Шандор кидал снопы. Солнце палило нещадно. От его безжалостных лучей негде было укрыться. Шандор буквально изнемогал от жары. За две недели, с тех пор как начался обмолот, он ни разу не болел и не чувствовал себя так плохо, как сейчас. А вот теперь ему казалось, что он не дотянет до обеденного перерыва, и не столько от усталости, сколько от жары. Через каждые десять минут Шандор подбегал к кувшину с водой, чтобы хоть немного освежить себя, но плохая колодезная вода не только не освежала, а скорее усугубляла общее состояние: от нее так пучило, что каждый раз, когда он поднимал вилы с большим пуком соломы, ему казалось, будто живот его вот-вот лопнет. Однако не пить он не мог, так как нужно было хотя бы смочить пересохшее горло.

Пот лил с него ручьями, отчего пыль превращалась в липкую грязь, которая до боли щипала разгоряченное тело и к которой мгновенно приставали колючие усики пшеницы и мелкие комочки, больно вонзаясь в кожу. От нестерпимой жары кружилась голова, а неумолимые солнечные лучи с каждой минутой все сильнее и сильнее проникали в мозг.

Чтобы хоть капельку освежиться, Шандор попробовал помахать перед лицом ладонью, однако воздух был настолько раскален, что никакого ветра не получилось. Хорошо бы укрыться где-нибудь в тени! Но где ее здесь возьмешь? Минутное облегчение наступало, лишь когда он прикладывался к кувшину с водой, однако чем больше он ее пил, тем хуже становилось его самочувствие. Он чувствовал, что если сейчас он не приляжет хотя бы на полчаса в тени, чтобы чуточку передохнуть, то наверняка свалится совсем. Но разве он может просить ребят, чтобы они разрешили ему отдохнуть с полчасика? Нет, конечно. Хотя бы из одной гордости. У каждого своей работы полно. Не хватает только, чтобы они еще и за него работали! На верху стога и двое справлялись, а тут, внизу, где работал он, и трое еле успевали. Попросить помочь ему тех, кто подносил солому, он тоже не мог, так как им и без него доставалось. Он даже крикнуть им не мог, чтобы они работали потише. Не мог хотя бы потому, что боялся — а вдруг кто-нибудь язвительно бросит ему:

— С таким работничком до рождества с обмолотом не управишься! А тот, кто не может, пусть лучше и к молотилке близко не подходит!..

Шандор до боли сжал зубы и решил, что скорее сдохнет, чем откроет рот.

Однако одного желания оказалось явно недостаточно, нужна была еще и сила. У Шандора кружилась голова, и он, естественно, сбивался с ритма и клал снопы не туда, куда нужно. А тот, кто работал рядом с ним в паре, ждал, конечно, чтобы ему подавали солому под руку. Шандор очень ослабел, голова у него шла кругом, сердце бешено колотилось, а живот готов был разорваться на части. Шандор с трудом стоял на ногах.

— Что с тобой, браток? — спросил его Гелегонья, которому он подавал солому. — Силенки, что ли, отказали? Что-то ты все время не туда подаешь?

Шандор с трудом поднял голову и улыбнулся, однако улыбка у него получилась такой вымученной, что Гелегонья подошел к нему ближе.

— Ну что, браток? Уж не заболел ли ты?

— Живот… от этой проклятой воды…

— Иди приляг на часок, — тихо сказал Гелегонья, внимательно вглядываясь в побледневшее лицо Шандора.

Шандор начал было отнекиваться, но Гелегонья взял его под руку и слегка подтолкнул:

— Лучше сейчас полежать часок, чем потом целую неделю. Я пока поработаю за тебя, раз нужно.

— Не надо, Михай. Я сам, только вот немного…

— Не говори так много, а лучше иди! Может, когда-нибудь и ты мне поможешь.

Шандор добрел до деревьев и лег в их тени. Отсюда до молотилки было далековато, и доносившийся ее шум убаюкивал. Положив голову на землю, Шандор уснул.

Когда настало время обеда, всех артельщиков, даже самых сильных, шатало из стороны в сторону. Они расположились в тени деревьев и, вытащив из своих котомок по краюшке хлеба и все, что у кого было, принялись жевать всухомятку, так как сегодня женщины не принесли им из села горячий обед.

Сидя друг возле друга, они казались одной большой семьей, в которой наконец собрались все от мала до велика.

Эсти Борш и Анти Бенке сидели рядом и, пока ели, молча смотрели друг на друга. Здесь почти каждая девушка имела своего парня, однако у Эсти и Анти были самые серьезные намерения. Об этом хорошо знали все, и потому им старались не мешать. Разве что беззлобно подшучивали:

— Да не смотрите вы друг другу в рот!..

— Может, они замерзли, раз так прижались?

— Прижались, чтобы ветер не продул…

— Они друг у дружки в тени, чтобы солнце голову не напекло.

После обеда многие артельщики прилегли немного отдохнуть, однако не успели они задремать, как раздался крик:

— Ребята, за работу!

И опять все начали работать.

Вечером, с наступлением темноты, молотилку остановили и артельщики собрались поужинать чем бог послал: кто — хлебом с салом, а кто — одной луковичкой.

Во время ужина к артельщикам пришел Пали Карбули, у которого по соседству находился небольшой участок земли.

«Как они тут с обмолотом покончат, так и до меня доберутся», — подумал он, а вслух спросил, когда они будут обмолачивать его зерно.

Пали принес с собой кларнет и решил немного поиграть артельщикам. Они охотно слушали его, а те, у кого был голос, подсели к нему и затянули песню.

Эсти Борш тоже подсела к поющим. Она сидела рядом с отцом, недалеко от Пали. Ее смущало то, что все наблюдали за ней, и она старалась придать своему лицу безразличное выражение, хотя в темноте никто ее лица все равно рассмотреть бы не смог. Сначала ей хотелось уйти отсюда, но она не смела сделать этого, чтобы никто не подумал, будто ушла она из-за Пали. А этот Анти, как назло, куда-то запропастился!..