Марта Кетро - Рассеянная жизнь

Когда сгустились сумерки, и соседи окончательно затихли, Поль выскользнула из дома на охоту.

Никакой романтики, не мужчин она ловила — покемонов. Игрушка появилась совсем недавно, и ещё до официального релиза стала модным хипстерским развлечением. Вполне взрослые люди добывали тестовые версии приложения и ходили по улицам, уткнувшись носами в экраны телефонов. Поль обожала быть в тренде и сразу же нашла продвинутого человека, который установил ей игру. Теперь долгие прогулки обрели смысл, она не просто бродила по городу, но охотилась. Правда, почти перестала смотреть по сторонам, следя за виртуальной картой, но это неважно — одним параллельным миром стало больше, вот и всё.

В округе самой щедрой на покемонов была площадь Бялик, там стояло сразу четыре покестопа — точки, вокруг которых чаще всего пасутся покемоны. Это потому, что в реальности там находились несколько знаковых мест: старая, колониального стиля мэрия, нежная, будто королева Елизавета в бальном платье; музей музыки, сам по себе обыкновенный, но выкрашенный в неуловимый цвет лососины, который в полной мере не передавался ни на одном фото; фонтанчик и пруд с розовыми кувшинками и медленными разноцветными рыбами — одну из них, точнее, одного, крупного и золотого карпа кои с приметным пятном на боку, Поль знала уже несколько лет, со времён первых визитов в Тель-Авив. И, конечно, дом Бялика — большого поэта, сиониста, приехавшего в Израиль в двадцатые годы и потерявшего голос от счастья. Ничем иным Поль не могла объяснить тот факт, что он, ставший здесь живым классиком, бросил писать стихи. Она вспоминала притчу о стрелке компаса, всегда указывающей на Север, и только на Северном полюсе сходящей с ума, потому что ей больше некуда стремиться.

Дом Бялика был прелестным изнутри и снаружи. Даже превращённый в музей и тем лишённый уюта, он хранил отблески очарования, которым при жизни, наверное, был полон: жестокое летнее солнце заглядывало в окна столовой мягко, просвечивая насквозь тонкие фарфоровые чашки, похожие на заледеневшие цветы; широкий письменный стол и безупречные кресла в кабинете будто обязывали — сиди и твори; книжные полки от пола до потолка как бы намекали, что ждут не дождутся от хозяина новых томов; арабские орнаменты, вплетённые в европейский интерьер, будили воображение, а уж маленький сад и вовсе располагал к вдохновению. Очевидно, что в таких условиях нормальный человек делать стихи не способен. Быть счастливым, писать статьи, принимать гостей, пить — сколько угодно, но для искусства сбывшаяся мечта оказалась неплодотворна. По крайней мере, эта версия была утешительна для Поль, своего дома не имевшей.

Площадь Бялик она любила ещё и потому, что там, в месте своего покоя и слабости, где вечерами можно ложиться на тёплые камни, обрамляющие прудик, слушать болтовню фонтана, смотреть в густое черничное небо и быть бессильной, как старая собака — там она пережила свою первую воздушную тревогу. Когда зашло солнце, вокруг перестали носиться дети, здание мэрии подсветили снизу, а кувшинки уснули — именно тогда душистые сумерки разорвал очень страшный звук, который Поль сразу узнала, хотя никогда раньше не слышала. Его можно описывать по-разному, но правдивее всего сказать просто: «Очень страшный». Звук, с которым мёртвое железо летит убивать именно тебя, рвать именно твоё тело, только что бывшее почти прозрачным и текучим, а теперь уплотнившееся для того, чтобы принять в себя раскалённые осколки и разорваться на куски.

Тут надо понимать, что быть в Тель-Авиве убитым ракетой, это надо иметь особенную удачу, которой Поль не обладала. Арабские снаряды чаще всего дальностью не отличаются, это в приграничных районах они несут смерть, а сюда долетает только салют, и то редко, до того лет двадцать назад случалось. Но животному ужасу, который будит в советском ребёнке вой сирены, не объяснишь. Слишком много фильмов о войне мы смотрели в детстве, чтобы не бояться этого низкого отвратительного звука.

И тут на белом крыльце мэрии появился человек, заорал и замахал руками. И все, кто был на площади, очень быстро оказались внутри здания и, стараясь не делать лишних движений, спустились в маленькую комнату без окон. Никто не выглядел испуганным, кроме женщины с малышом, люди подчёркнуто спокойно подождали минут десять, потом кивнули друг другу и разошлись.

Вот и весь опыт. И только потом, вернувшись в своё временное туристическое пристанище, которое снимала на Буграшов, Поль осознала, что впервые побывала в старой мэрии, в которую отчаянно хотела попасть, но не с билетом на экскурсию, а как-нибудь необычно, волшебным случаем. И кто скажет, что у неё не получилось, куда уж необычнее. Поль развеселилась и оценила красоту момента так высоко, что площадь Бялик не осталась для неё осквернённой из-за пережитого страха, и поселиться в Израиле не расхотелось. Всё равно это место чудес, и, если они иногда бывают пугающие — ничего: такая жизнь, такой мазаль.

Позже ей, конечно, стало горько, она всем сердцем пожалела весёлый город Тель-Авив, который за два десятка лет забыл этот вой, а теперь услышал снова. Ему бы помнить только отпечаток босых ног на мелком песке, ему бы курить траву, пахнуть соком листьев гата, ромашковым мылом и морем. Подкармливать котиков, развлекаться, обдирать туристов и есть то, от чего толстеют. А вместо этого придётся думать про войну, которая всегда была рядом, но всё же не сыпалась вот так на голову. У Поль в минуты беды возникало забавное сочувствие к счастливым и богатым — мы-то, пуганые и бедные, привычно справимся, а у них, в безмятежности живших, разом рушится весь безопасный мир. Тогда она ещё не понимала, что у славных жителей Тель-Авива есть и опыт терактов, и страшная память Катастрофы, и веселы они не от невинности, а от любви.

Теракты, как часть повседневной реальности, Поль осознала совсем недавно — с этой осени пошла новая волна, которую даже называли третьей интифадой. Почти каждый день начинался со сводок о нападениях в разных частях страны, а в Тель-Авиве это случилось первого января, на тусовочной улице Дизенгоф.

Парень с коротким итальянским пулемётом расстрелял посетителей кафе и сбежал. Его потом поймали, но Поль тогда впервые увидела, как Тель-Авив замер от горя, и это был не официально объявленный траур, а личная боль каждого жителя, в чей город пришла смерть. Сама Поль чувствовала себя оскорблённой тем, что на место её любви покусились. Но улицы очищали от крови и битого стекла, ставили свечи, делали мемориалы и снова жили. На набережной Поль часто проходила мимо простенькой скульптуры — две плоские фигуры девочки и мальчика с надписью «Не перестанем танцевать». В июне двухтысячного здесь была взорвана дискотека — сотня раненых юных людей, двадцать один погибший, но и после этого город живёт, любит и танцует.