Марта Кетро - Рассеянная жизнь

Они посматривали друг на друга с удовольствием, как на отсроченное пирожное в холодильнике, и немного по-хозяйски: «Что-то попа у тебя подросла, не вздумай растолстеть». — «А ты высох весь, бедолага, пора бы подкачаться».

Осенью встретились на Арбате. Фасолька шла как всегда от Александровского сада в сторону Смоленки, и чуть ни каждую минуты с кем-то раскланивалась: вон вечно пьяненький художник дядь-Митя, только проснулся к обеду, первого клиента ищет: «А давайте девушку красивую нарисуем на опохмел»; вон барыги пролетели с сосредоточенными лицами, видимо, клиент с баксами нарисовался, торопились, но ручкой сделали; спецы в штатском расслабленно прошли, типа гуляют, а ей вроде как кивнули неприметно. У «Старухи» Собака только мольберт расставил и фенечки свои развесил, его она даже в щёчку поцеловала — олдовый хиппи, заслуженный, уже лет ему, сколько не живут (тридцать пять или даже больше), и точно, как в той присказке: «феньки — во! до локтя, хайры — во! до локтя, а посередине синяк, потому что всё время „во!“ показывает». А Гай как раз с ним стоял, прикуривал.

Фасолька надела коричневые высокие ботинки с толстыми, постоянно развязывающимися шнурками, и ей самой лень было наклоняться каждые пять минут, поэтому шла и просила всех знакомых, которые попадались по дороге. Они присаживались на мокрый асфальт и завязывали эти шнурки. И Гай тоже присел, подобрав полы длинного плаща, а потом повел её в кафе. Двинулись к «Аквариуму», он оглянулся по сторонам и сказал: о, вот он кофе, эти ребята купят нам кофе. И точно, два каких-то бритых парня безропотно расплатились за них. Он действительно сильно похудел, под плащом оказался мягкий итальянский пиджак (подложенные плечи, закатанные рукава, комиссар Катанья) и, судя по всему, Гай занимал в нём совсем мало места.

«Я сейчас на черном. О, черное, это кайф для настоящих ублюдков. Еду из клуба, мы вмазались и…»

И что-то он еще такое говорил, а она посмотрела на темные круги под глазами, запавшие щеки, похудевшие запястья и неожиданно поняла, что время пришло. Мокрый сентябрь, дымная горечь в воздухе, — именно сейчас между ними могло произойти нечто особенное, не плановый акробатический этюд, а почти настоящая встреча после череды невстреч, а потом вдруг закрутится? Не Джеф, но ведь и не полное ничтожество, что-то такое в нём было. «Поехали к тебе?» — «Прости, малыш, но я сейчас никакой, меня нужно три дня в ванне отмачивать, прежде чем употреблять». — «Да, столько времени у меня нет, только пара часов. Ну, в другой раз».

Оказалось, что времени не было у него. Той же осенью его избили в одном из арбатских переулков, а через три дня он умер во сне. Тромб оторвался или что, разбираться не стали, раз вены все в дырках.

Фасолька узнала, что он приехал из каких-то Набережных Челнов (где это вообще?), в последнее время жил у взрослой некрасивой женщины, и было ему восемнадцать. Та тётка сказала о нем: врал, как птица поет. Не врал только про чёрное и про девушек, их было много на похоронах, хорошеньких и нарядных. А звали его на самом деле очень просто — Роман.

Фасолька не испытала ни малейшего желания заливаться слезами при мысли о нём, но запомнила момент, когда удалось почувствовать «сейчас!..», падение сердца, холод по позвоночнику и знание «…или никогда». Никакого «в другой раз» не бывает, по крайней мере, в этой жизни. А в следующей… да поди знай, бывает ли сама следующая жизнь, не говоря о второй встрече со случайным мальчиком в ней.

А так-то умер и умер. Хотя странной крысиной красоты и дикости было жаль.

…И только после этого случилось действительно важное — Джеф ей позвонил. До того только слал приветы по весне через третьи руки: из Баку улетел, до Израиля добрался, звякнуть никак не может, это денег стоит, поди объясни потом жене, что за телефонные счета такие. Коленька, как и обещал, объявился летом, передал, что Джеф поселился в какой-то Беер-Шеве. Сказал, это жопа мира, но фасолька не верила. Если там Джеф, то это самый центр Вселенной, текущий молоком и мёдом, пахнущая цветами святая земля, раз по ней ступают любимые волосатые ноги.

И вдруг из серых осенних сумерек сгустился знакомый силуэт, фасолька увидела его в углу своей комнаты, отрешённо подумала, что всё-таки сошла ума, и только после этого красный телефон, подло молчавший с января, разразился специальным прерывистым междугородним звонком.

«Фасолька, привет, даааа?»

За его типичное бакинское «даааа» она бы сожгла город. Убила бы кого угодно, если бы ей только пообещали, что услышит его снова.

Да, ответила она, и сразу заплакала, но из гордости беззвучно.

Он кое-как устроился, переехал ближе к центру, нашел работу в тамошней русскоязычной газете и звонил на халяву во время ночного дежурства на новостях.

Она записала название, сложным путём отыскала адрес израильского культурного центра и поехала туда, чтобы увидеть газету с его именем в выходных данных. К сожалению, это оказалась какая-то религиозная организация, которая не держала у себя светской прессы.

Но всего важнее была их будущая встреча — Джеф сказал, что к нему можно как-нибудь приехать в гости. Что, как — это он позже обещал сообщить, пока только дал надежду, а фасолька за неё уцепилась и, хоть и не выплыла, но не утонула.

Следующим летом она получила толстую бандероль с фотографиями (он, он с виски, он с тёлкой, он с трубкой) и синеньким иерусалимским сувениром в виде раскрытой ладони — Джеф сказал: «хамсочка». На фото смотрела часами, подмечая каждую деталь — марку виски, одежду тёлки, небрежность его объятия, тени под глазами, — и всякая мелочь была драгоценна, даже девица эта.

Было там и письмо на желтой бумаге, где «ХОЧУ» и «ЛЮБЛЮ» написаны вот такими буквами, и газета, и адрес московской редакции с инструкцией.

Следовало поехать на улицу Двадцати шести бакинских комиссаров, найти офис, спросить Антона и передать ему письмо для Джефа.

Она поехала. Было жарко, асфальт плавился, но в офисе, находившемся на первом этаже жилой девятиэтажки, стояла прохлада и сизый сигаретный дым. Антон ни на мгновение не удивился, будто к нему каждый день приходят юные бледные красотки и прерывающимися голосами просят передать письмо неведомому израильскому сотруднику. Усадил за стол, дал бумагу и ручку.

Антон был небольшим убедительным мужчиной, излучающим естественную сексуальность: эдак уверенно и просто разговаривает с женщиной о делах, но в итоге они почему-то трахаются. И Антон немедленно предложил фасольке поработать у них в газете.

— Ну, — туманно сказал он, — нужно звонить по разным телефонам. Вот попробуй.

Господи, работа в газете Джефа, это почти как с ним рядом! Она взяла список номеров и набрала первый — не отвечал. Представьте: фасолька смертельно влюблена, её личный бог, улетевший за два моря, явил медленное Чудо Почтовой Связи, а теперь наклевывалось Чудо Связи Побыстрей, голубь Антон берётся отнести листочки лично в руки тому, чье имя она не могла назвать без трепета. Это большое счастье, поверьте на слово, поэтому она готова была набрать любой номер, какой скажут. Смотрела на Антона влажными глазами и выбалтывала историю своей любви, а он печально кивал.