Владимир Шапко - Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Редактор Яшумкин попятился, спиной вывалился за ворота.

— Ты кого потерял, мил человек?

Через дорогу старик с утренней метлой. Улыбается. Эдакий святочный дедушка в рубашке и лаптях. То бишь в калошах.

Редактор Яшумкин смутился:

— Просто так я, дедушка. Ошибся адресом. Извините меня.

Быстро пошёл вдоль высокого забора. Ставшего вдруг низеньким, игрушечным. Длинноногий Гулливер в плаще, в шляпе, с длинными волосами и носом картошкой. Склонялся к зубчикам забора, тянулся, трогал рукой, точно хотел пересчитать. И… и проснулся…

— Ты опять спозаранку накурился! В кухню не войдёшь!

Мама. Ида Львовна. Командир производства. С седыми космами после сна. В измятой ночной рубахе.

— Сколько говорить! Поешь сначала, поешь! А потом за табак свой хватайся. — Ида Львовна переставляла кастрюльку и сковородку на плите: — И ещё, главное, мятную конфетку разжевал. Мол, мать не учует табака.

Ну всё. Теперь не попишешь. Приходится собирать всё со стола и уматывать в комнату.

С сигаретами покрался на балкон. Как всё тот же кот деревенский. Из кухни сразу застучали ложкой в пустой чайник. Сквозь стену видит! Пришлось вернуться за стол, к рукописи. Ну и мама! Прямо сторож с колотушкой.

Ели чёртову кашу. Перловую. Дескать, полезную. Откуда-то вычитала. Ложка в тарелке стоит. В горло каша не лезет. Ладно, хоть сегодня диетолог молчит. На спящем режиме.

Не тут-то было!

— Ты когда бросишь курить? А? Ведь всю ночь опять бухал. (Бухал — это не бухал. Это значит кашлял. В переводе.) Как старикан в железную трубу! (Оригинальное её выражение). Мне что, на рентген тебя опять тащить? Задохлик несчастный? (Тоже её. Оригинальное.)

Пришлось растянуть слова на версту:

— Ну уж это ты, мама, зря-я. — И добавить с оптимизмом: — Я в порядке. Я в полном порядке. — Самодовольный артист дублирует в американском фильме героя. Очень себя ценит.

Во дворе закурил на пустой детской площадке. Среди слоников и белочек. Дымом окутался. Краем глаза видел на балконе кадку с фикусом. В белом фартуке.

Пусть смотрит, пусть. Ладно хоть молчит. Соседей стесняется. Но вечером — наверстает.

— Пока, мама!

На работе прикоснулся щекой к любимой щеке. Всего на миг. «Привет, милая». Однако женщина отшатнулась, как от чёрта. И на всю редакцию прокричала:

— Здравствуйте, Григорий Аркадьевич!

И тут же процедила. В сторону от пьесы: «Какого чёрта пугаешь!»

Да-а. Действительно не любит? Или табак отпугивает?

— Доброе утро, господа!

Тут любовь всеобщая. Сразу окружили. Загалдели. Мужчины руку жмут, женщины чуть ли не оглаживают. Хохмы все ждут. Очередной. Для утреннего разогрева.

Извольте. Будет вам хохма.

— Господа, объявление в английской газете: «Женское общество “Благопристойность” борется за введение трусов для лошадей». Господа!

Все, конечно, упали. Мужчины затрубили в потолок, женщины стали гнуться, пристукивать ногами. Даже красивая мумия с оскорбленной щекой начала фыркать. Что тебе классная дама, подавляющая в себе непристойный смех.

— Григорий Аркадьевич! Зайдите, пожалуйста.

Голова из приоткрывшейся двери. С длинным сеном волос. Всегда на боевом посту.

— Пока, мои хорошие. Не поминайте лихом… — А голове — лучезарнейше: — Лечу, Глеб Владимирович! (Знала бы голова, что о ней сочиняют некоторые по утрам.)

Главред сидел, повернувшись к спасительной галерее на стене. К портретной. На этот раз к Чехову Антону Павловичу. Антон Павлович с насмешливым прищуром смотрел. Был он в чеховском своём пенсне со шнурком. В портрете высвеченный художником, как небожитель в иконе.

— Григорий Аркадьевич, сегодня 28-е, лето идёт к концу, а Савостин у вас с Зиновьевой не двигается. На какой стадии работа над ним? — Карандашик стукал по стеклу стола.

«Макаркин смотрел на Яшумкина и думал: какой же ты скучный, дядя. И нос твой картошка глупый и скучный. И сам ты давно надоел».

— Григорий Аркадьевич, вы слышите меня?

«Стеклянные глаза Макаркина вернулись к действительности»:

— Слышу, слышу, Глеб Владимирович! Извините, задумался.

Дальше опять на пальцах пришлось всё объяснять, втолковывать.

«Но Яшумкин всё равно сидел недовольный. Он только что получил нагоняй от Акимкина. А тот, как известно, шутить не любит. Так что идите и работайте, товарищ Макаркин».

— Иду, иду, Глеб Владимирович. И Зинкину подключу.

— Какую Зинкину?

— Шучу, Глеб Владимирович. Уже убегаю.

«Надменная Зинкина даже не повернула головы. На прибег Макаркина. Cпросила только недовольно: “Что он сказал?”».

— Да так. Очередной втык от Акимова получил. Перекинул на нас. Не обращай внимания.

С новой надеждой прильнул возле экрана к милой щеке. Как к пэрсику, сказал бы кавказец.

— На чём мы вчера остановились?

Зиновьева быстро прибиралась на столе, торопилась на обед. Приехал из Вологды брат Сергей. В свой отпуск. Надёжный буфер от Плоткина. Хотя бы на неделю. И Ярик теперь под присмотром.

— Когда познакомишь с братишкой? — Невинный вопрос от любовника. И, главное, заглядывает сбоку, помогает прибирать.

— Я на обед, Григорий Аркадьевич!

Опять на всю редакцию. И, бросив кучерявого, уже торопилась к выходу. Убить подлую мало! Убить!

Вернулась. Будто забыла что-то на столе. Снова прибирала бумажки. Не прибрала, оказывается. Тихо сказала: «Приходи сегодня в семь».

— Я пошла, Григорий Аркадьевич!

Видела, что все ухмыляются, все давно всё знают, но ничего с собой поделать не могла. Кричала и кричала каждый раз на всю редакцию. Это была даже не защита, — какое-то помешательство.

— Добрый день, Анатолий Трофимович! — прокричали Акимову в коридоре.

Акимов отпрянул к стене. Что это с ней?

— Я на обед! — обернулись и добавили ему ещё громче.

Дома дядя и племянник играли в нарды. Зиновьева не любила эту игру. Всегда поражалась, как взрослый, начитанный человек (Сергей), человек с высшим образованием смог пристраститься к этой восточной пустой игре. Ведь каждый раз привозит гремучую коробку с собой. Она не влезает у него в рюкзак, она торчит из рюкзака на километр. Но вот он — улыбается в дверях, и чёртова коробка, конечно же, из-за плеча. И ведь не шахматы, не даже шашки — нарды! Племянника зачем-то научил. «Ура, дядя Сережа приехал, — бросается тот всегда к игроку в дверях. — И нарды привёз!»

На кухне Зиновьева не могла ни к чему привязать руки. Вернулась в комнату:

— Складывайте свою бандуру. В маркет сходите. Майонез мне нужен. Зелёный горошек. Варёная колбаса. Полкило. Вечером гости будут. Вернее — гость. Один.

Маленький игрок вскричал:

— Ура, дядя Гриша придёт!

Большой игрок торопливо складывал игру: что ещё за «дядя Гриша». Однако — сестра.