Филип Хеншер - Дружелюбные

Раз в месяц он ходил обедать с новым другом, соседом Шарифом, и хирургом из больницы, Имраном Ханом, занятным молодым человеком. Забавно: у этих ребят часто одинаковые имена, и им все равно, если точно такое же носит какая-нибудь знаменитость. Как забавно и то, что теперь Хилари не против межрасовой дружбы. Так он и выразился в разговоре с носительницами завернутых в фольгу яств. Дамы побледнели: кто-то от формулировок, а одна – от самой мысли. Имран и Шариф считали его премилым чудаком. Он любил совместные обеды. Обычно они втроем выбирались в паб куда-нибудь в Дербишир – за руль садился кто-нибудь из приятелей Хилари, и тот в кои-то веки мог принять на грудь. Шариф признавался, что впервые попробовал спиртное в тридцать два года. И наверстывал упущенное, раз в месяц позволяя себе полпинты биттера. Под разговор о мировых проблемах.

А какие проблемы в его мире? Дети покинули гнездо, у них свои печали, у некоторых – собственные дети. И теперь он может делать, что вздумается. Встать в четыре утра и врубить на граммофоне «Героическую симфонию» Бетховена. Все что угодно. На него не давит присутствие в доме посторонних, не надо прикидывать, о чем с ними говорить, не надо распихивать собственную жизнь по тесным углам, облекать в причудливые формы ради чужих форм и углов: теперь никого в доме нет. В последние полтора года он стал много читать, поглощая один триллер за другим. Мог прочесть целую книгу за день, пока солнце, постепенно угасая, заливало светом запущенный сад.

Анна, подруга и коллега Лавинии, собралась замуж. Они вместе начали работать в благотворительной организации. Их разговоры вращались вокруг поставок в Уганду москитной сетки. Она так и осталась работать на прежней должности, так что Лавиния в каком-то смысле стала ее начальницей. Женихом был ее давний, еще со школьных времен, бойфренд, ветеринар с практикой в Уимблдоне: собаки, кошки и на удивление много лошадей. Анна позвала Лавинию в подружки невесты. Та подумала: престранно я буду смотреться среди гостей, такая коротышка в платье подружки невесты. А потом обернулась и сказала: «Да». Свадьба была намечена на май. «Надеюсь, ты не из суеверных», – сказала Анна, сидя на столе в кабинете Лавинии. Именно этой приметы она не знала, но оказалось, что даже теперь, в 1995 году, найти свободную дату для венчания и регистрации проще в мае, а не в июне. Состоится церемония близ Доркинга, где она выросла, Лавинию туда подвезет друг ее Мартина, Джереми, который живет в Ватерлоо. «И еще, – со смехом добавила Анна, – на тебе должно быть красивое длинное платье с пышными рукавами и непременно персикового цвета».

Но, конечно, Анна славная девушка, и, когда в субботу в дверь Лавинии позвонили, на ней было симпатичное голубое платье, того льдистого оттенка, что очень ей шел. Поверх блестящего шелка – серо-голубое кружево. В подружки невесты ведь не берут маленьких девочек, так что фасон и цвет платья могли быть и взрослым, с уклоном в элегантность. Она убрала волосы наверх, в кои-то веки потрудилась накраситься. И напомнила себе: «Ты уже большая девочка, в посторонних нет ничего страшного, и ты тоже можешь здороваться за руку и улыбаться». На улице лил дождь, настоящий весенний английский ливень: раскаты грома и порывы ветра создавали почти комический эффект. У двери обнаружилась фигура с зонтом; нелепо кивнув, пришедший улыбнулся, когда она пригласила его в дом.

– Кто женился, когда льет, жизнь счастливым проживет, – вспомнил Джереми французскую прибаутку.

Вроде бы он тоже ветеринар? Этого Лавиния не помнила.

Она угостила его кофе: Джереми пояснил, что парадный костюм взял напрокат и боится испачкать, поэтому больше ничего себе позволить не может. За год он берет этот костюм уже седьмой раз.

– Так почему бы не купить его наконец? – осторожно предложила Лавиния.

– Это же расходы! – вытаращился на нее Джереми. – А напрокат – всего пятьдесят фунтов. И без скидки на… Ну, взгляните на меня – во мне всего сто шестьдесят два сантиметра росту! Все-таки экономия.

– Во мне еще меньше, – отозвалась Лавиния.

– К тому же, – добавил он, – химчистка!

Но тут же задался вопросом, свои ли платья у подружек невесты; должно быть, да. Не на каждую же свадьбу, в самом деле, но в этом случае… А сверху она что наденет? Всего лишь добежать до машины, тем не менее… Впрочем, от одного печенья вреда не будет.

Джереми был остряк, любитель историй и душа компании. Об этом он сообщил сам, а немногим позже – что он викарий. Потом добавил, что, кажется, всегда выглядел моложе своих лет и довольно рано задумался о собственном приходе. Еще и фестиваль камерной музыки на нем, уже четвертый по счету. А что до души компании и любителя порассказывать истории – ну, был тут случай: раз в субботу к нему домой заявилась одна из верных прихожанок, мать близнецов, в полном отчаянии. Ее детям исполнилось шесть лет, а у человека, которого пригласили их развлекать, слег с корью ребенок. Она уже всех спросила и пришла к викарию поинтересоваться: а вдруг он, совершенно случайно…

Сидя за кухонным столом у Лавинии, Джереми смешно изображал панику. У него была уйма дел: сварить варенье, навестить страждущих, составить расписание для встреч «Союза матерей» и написать проповедь. (На самом деле ничего подобного: просто на Би-би-си-2 начался любимый старый фильм «Через тернии – к звездам».) Но отказать безутешной матери у Джереми не хватило духу. В конце концов, историю он рассказать всегда сможет, если она не возражает против цитат из «Деяний апостолов». «О, все, все что угодно!» – взмолилась несчастная, ломая руки. Кончилось тем, что дюжина притихших шестилеток слушали краткое содержание «Паутины Шарлотты». Паучиху Шарлотту, как он тут же признался, пришлось переименовать в тараканиху из соображений авторского права. Вдруг до него дошло: тараканы не плетут паутину – а для финала это принципиально важно. Но его тараканиха перед тем, как скончаться от старости, собрала последние силы и выложила на кухонном полу спасительное послание из тысяч хлебных крошек. Слух о его подвиге достиг ушей матерей Ватерлоо и Кеннингтона. Сам он просил лишь о взносах в церковную казну.

Венчание состоялось в церкви, но не в живописной церквушке, а в аскетичной квадратной постройке 1930-х с безыскусными окнами и доской объявлений на заднем дворе. Точно какой-нибудь институт Ньюфельда, только для эффективной обработки душ. Джереми в церемонии не участвовал. После, под навесом в доме родителей невесты, за стол для почетных гостей его усадили рядом с Лавинией. Анна рассчитывала, что они поладят. Шафером Джереми не был, но в нарушение традиций ему доверили произносить речь. Когда они занимали места, он сообщил об этом Лавинии, и она с удивлением обнаружила, что Джереми абсолютно спокоен. Как порой актеры, в обычной жизни ужасно стеснительные, нисколько не нервничают, когда настает время играть. Настало время для речи. И Джереми заговорил. Через три минуты женщина за соседним столиком заулыбалась и поднесла к лицу салфетку – промокнуть выступившие слезы.