Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

– Ты его зарезал! – Торольф, шатаясь, доковылял до своего лежащего на земле подельника, который, хватая воздух ртом, держался за горло. Между его пальцев, пузырясь, струилась кровь.

Моя же кровь стыла в жилах. Стоны Болли мало-помалу слабели. Я шагнул к плачущему от страха Торольфу, который шарил пальцами по земле, нащупывая камень.

– Я тебе голову размозжу! – заревел он. Из раны на ноге струилась кровь.

Я резко остановился. Он так ослабел, что перерезать ему горло и бросить его истекать кровью было бы совсем нетрудно. Я занес нож, но тут же, дрожа, уронил руку и опустился на землю рядом с ним.

– Если не сдохнешь, – прорычал я, – не смей никому рассказывать о том, что я сделал. Тебе все равно никто не поверит. Я пущу слух о том, что ты содомит и что ты прикончил Болли у меня на глазах. Проваливай отсюда.

Торольф молча кивнул и, прерывисто дыша, попытался отползти от меня. Мне случалось видеть, как истекают кровью до смерти раненные животные. Запугивать его сильней уже не имело смысла.

Я подошел к Пьетюру, который смотрел на меня расширенными немигающими глазами, и хотел было помочь ему подняться, но он зарычал и клацнул зубами, как хищник. Я отшатнулся. Быть может, в нем и впрямь больше звериного, нежели человеческого.

Я осторожно протянул к нему руку и пробормотал: «Тише, тише», как будто успокаивая одичавшего пса.

Пьетюр пристально разглядывал меня.

– Я тебя знаю. Ты Йоун Эйрихссон.

Голос его был глубок и певуч, и говорил он совершенно внятно.

– Да, это я.

Он устало кивнул и снова лег на живот.

– Поторопись. Я хочу хлеба и мяса. И нож убери, а то еще зарежешь меня потом.

Я так и разинул рот.

– Я никогда… – И запустил пальцы в волосы. – Вставай.

Пока он поднимался и поправлял одежду, я отвернулся.

За спиной у нас Торольф наконец испустил дух и распластался на залитых кровью камнях. Сердце мое сжалось. Я убил человека. Двух человек.

Я сглотнул; во рту у меня пересохло, а сердце было тяжелым, как земляной ком. Я закрыл глаза и попытался прочесть молитву, но горло так сдавило, что слова не шли с языка.

Вдруг Пьетюр стиснул мою руку. Лицо его оказалось совсем близко.

– Спасибо, – прошептал он.

Отерев с ключа кровь, Пьетюр поворачивается к Роусе и Паудлю.

– Мне нужно напоить Йоуна. Побудьте пока тут.

Роуса боится, как бы что-нибудь не выдало, что она побывала на чердаке. Но она не может последовать за Пьетюром, не возбудив подозрений.

Он взбирается по лестнице, и она представляет, как он сейчас войдет в темную комнату, опустится на пол подле Йоуна, потом подойдет к кречету и, быть может, бросит ему птенчика или крысу.

Она вспоминает жуткие глаза птицы, следившие за ней, и поеживается.

Паудль садится на скамью рядом с ней.

– Пьетюр рассказал мне, что там на чердаке.

Роуса вздрагивает, но старается, чтобы голос ее прозвучал равнодушно:

– Да?

– Там разные бумаги Йоуна – по хозяйству, по делам селения. Он настаивает на том, чтобы сохранить документы в тайне, а Пьетюр считается с его желаниями.

Роуса открывает было рот, но тут с лестницы едва ли не скатывается Пьетюр, бледно-зеленый, как молочная сыворотка. Не успевают они спросить, в чем дело, как он выпаливает:

– Йоуну стало хуже. Намного хуже. Его рана…

У него вырывается вопль отчаяния, и он с такой силой бьет кулаком в стену, что на одной из досок появляется трещина.

– Позволь мне. – Роуса встает и идет к лестнице.

Пьетюр преграждает ей путь.

– Нет, тебе туда нельзя.

– Позволь мне его увидеть. Он мой муж. Ты же не дашь ему умереть? – Роуса смотрит прямо в необыкновенные глаза Пьетюра и чувствует, что Паудль стоит у нее за спиной, так близко, что дыхание его обжигает ей шею. – Ну же! – Впервые она позволяет себе говорить в таком тоне. – Если тебе дорога его жизнь…

Пьетюр закрывает глаза и вздыхает, а потом начинает взбираться на чердак.

Роуса поднимается следом, Паудль за ней. Ноги ее дрожат.

Ведущая на чердак дверь отворена, и за ней по-прежнему темно. Пьетюр зажигает свечу, и от дрожащего огонька на стенах пляшут тени. Противоположного конца комнаты не разглядеть: и колыбелька, и кречет тонут во мраке.

Йоун дышит прерывисто. Он стал еще бледнее прежнего, черты заострились.

Не успевает Роуса приблизиться к нему, как Пьетюр командует:

– Стой тут.

Он берет шерстяное одеяло и бросает его на пол в дальнем углу, куда не достает свет свечи, неподалеку от колыбельки и насеста. Этот странный поступок явно должен как-то объясняться. Роуса вглядывается во мрак. Половицы, лишь частично укрытые одеялом, все испещрены глубокими царапинами. Словно на них что-то вырезано.

Пьетюр пристально, как будто даже с вызовом, смотрит на нее и говорит:

– В тот угол не ходи. И не задавай вопросов.

Поманив ее за собой, он встает на колени подле ее мужа. Кожа Йоуна влажна от пота. Невидящие глаза закатились, он слабо стонет.

Роуса опускается на колени рядом с Пьетюром. Рана Йоуна сочится розоватой жидкостью и чудовищно вздувается при каждом вдохе. Паудль приносит еще чистых тряпиц и отвара из мха. Все трое беспомощно прислушиваются к слабеющему и учащающемуся дыханию Йоуна, и Роуса понимает, что с таким трудом заставила Пьетюра пустить ее на чердак лишь для того, чтобы муж умер у нее на глазах.

Вдруг в темноте мелькает что-то белое.

Паудль вскакивает, изумленно распахнув глаза:

– Что это?

– Ничего, – отвечает Пьетюр, пристально глядя на Роусу. Конечно, она должна была вздрогнуть, должна была испугаться, но уже поздно.

– Нет, там что-то есть, – бормочет Паудль. Кречет снова хлопает крыльями. – Вот, опять, смотрите! – И он делает шаг в темноту.

– Стой! – рявкает Пьетюр и переводит суровый взгляд на Роусу. – Роуса?

Она сглатывает, закрывает глаза и лепечет:

– Похоже… похоже на птицу.

Пьетюр склоняется к ее лицу так близко, что она чувствует его жаркое дыхание, и шепчет торопливо и тихо, чтобы не услышал Паудль:

– Что ты видела?

Сердце Роусы бешено стучит в груди; ей вспоминаются брошенная на пол одежда, письма, камни, колыбелька. Она поворачивается к Паудлю и, ничуть не изменившись в лице, спокойно говорит:

– Это птица. Кречет. Не подходи к нему, он переполошится.

– Кречет? – восхищенно переспрашивает Паудль. – Я хочу посмотреть…

Пьетюр каменеет.

– Нет. Ты его напугаешь, – говорит Роуса. – Иди сюда и помоги мне перевязать рану Йоуна вот этой тряпицей.

Помешкав немного, Паудль садится подле Роусы и бросает тоскливый взгляд в тот угол, где осталась птица.

Пьетюр заметно успокаивается и, поднимаясь на ноги, тихонько фыркает.