Анатолий Афанасьев - Искушение

Женщина ответила ему мудро-снисходительным взглядом.

— Ну, что ж, все ясно. Могу вас успокоить. Повозиться, разумеется, придется, но самого страшного у вас нет. Как ты считаешь, Борис?

— Сеансов десять понадобится, не меньше.

— Может быть, и все пятнадцать. У него явное перевозбуждение гипоталамуса. Это возрастное. Процессы стабилизации в норме.

— Поразительно! — с восторгом сказал Боровков. — Неужели вы видите все мои внутренности?

— Уверяю вас, это не самое сложное.

— И вы знаете, почему у меня болит бок?

— Конечно, знаем. Знаем, Борис?

Коллега буркнул что-то нечленораздельное, но смысл был понятен: надоело, мол, каждый раз слушать детский лепет.

— Больше у меня вопросов нет, — сказал Боровков. — А как будут проходить эти сеансы? Больно не будет?

— Это разговор особый. Больно не будет. В следующий раз мы проведем предварительную беседу. Она займет около часа. Часть сеансов, возможно, удастся осуществить по телефону. Все зависит от вашей восприимчивости. Ну и будете выполнять домашние задания. Главное, вы должны нам абсолютно верить. Иначе, когда вы выйдете из нашего биополя, могут быть рецидивы. Все же надеюсь, минимум года на три у вас выработается психический иммунитет к любой патологии.

Боровков крякнул от удовольствия.

— Извините, я еще хочу узнать об оплате.

Мужчина-бионик, скучая, отвернулся к окну, снял очки и начал разглядывать их на свет. Женщина малость помешкала, видимо прикидывая возможности Боровкова:

— За весь курс — сто пятьдесят рублей. Не много?

— Ну, что вы, — поморщился Сергей. — Какие это деньги. На здоровье, я считаю, вообще грех экономить.

Расстались довольные друг другом, обе стороны обнадеженные. Нетерпеливый Брегет позвонил ему вечером узнать о результатах.

— Они приняли меня за идиота, — сообщил другу Боровков.

— Почему?

— Может, ты им что-нибудь такое говорил про меня?

— Да ты что, Сережа! Я их знать не знаю. Но они хоть интересные люди? Они тебе помогут?

— Это не люди, а рентгены. Человека видят насквозь. Взялись вылечить за сто пятьдесят рублей.

— Ну а ты что?

— Откуда у меня такие деньги. Видно, придется помирать естественной смертью.

Брегет знал, когда Боровков начинает разговаривать в таком духе, бесполезно что-либо у него выведывать.

За Екатериной Васильевной второй год ухаживал зам. начальника цеха Семен Трифонович Подгорный. Она понимала, что он за ней ухаживает, но это не доставляло ей радости. Женское естество ее, как она привыкла думать, перебродило раньше времени. За долгие годы после смерти мужа у нее было два, пожалуй, три безрадостных романа, к которым она себя почти принудила, о них и вспоминать-то было тошно. Слепое бешенство плоти все реже мучило ее, даже по ночам, даже в легкомысленных снах, и она лишь изредка безропотно грустила о том, что бабий век ее оказался так короток. Многие ее знакомые, ее сверстницы, жили совсем иначе, бурно, бесшабашно, но она не завидовала им, а некоторых жалела. В их непристойной сумасшедшей беготне она различала признаки роковой болезни, у которой нет названия, но которая накладывает на женский облик неумолимую печать тления.

И уж с кем ей особенно трудно было представить себя в любовной связи, так это именно с Семеном Подгорным, черноволосым, круглоликим и круглобоким крепышом, который всегда имел такой взъерошенный и задорный вид, точно он случайно вывалился из марафонского забега. Семен Подгорный развелся с женой три года назад по причинам весьма романтического свойства. Во всяком случае, на это намекал сам Семен Подгорный. Он говорил, что жена так сильно его любила, что дважды покушалась на убийство из ревности. Он только чудом спасся. Однажды она пыталась его задушить подушкой, как раз под Новый год, когда он позволил себе расслабиться и выпил лишнюю рюмку, а второй раз во время отдыха на Кавказе хотела столкнуть в пропасть. Он оставил ее не потому будто бы, что так уже цеплялся за свою жизнь, а единственно, чтобы спасти от мук раскаяния и не имея сил видеть, как она чахнет день ото дня. Его супруга, эта несчастная жертва страсти, работала на их же фабрике в отделе учета. Никак не похоже было, что она чахнет. Это была упитанная, очень жизнерадостная женщина, известная хохотушка и затейница. Ни одно праздничное мероприятие не обходилось без ее деятельного участия. Злые языки утверждали, что она даже чересчур благосклонна к посторонним мужчинам. Был случай совсем уж неприличный. Как-то во время коллективного выезда по грибы она с кладовщиком Никитой Петровым отправилась собирать хворост для костра и пропала. Никита Петров тоже пропал. Обнаружились оба они только через сутки каждый в своей городской квартире. Якобы заблудились в лесных дебрях. Объяснение это мало кого убедило, тем более, что Никита Петров был действительно знаменитым путаником, только в другом смысле. Разведясь с женой, Семен Подгорный, повинуясь модным веяниям, остался жить с ней в одной квартире. Последнее время он как-то особенно подружился с кладовщиком Никитой Петровым, молчаливым, но проницательным человеком. Они обыкновенно вместе обедали. Угрюмый кладовщик привлек Подгорного тем, что оказался незаменимым слушателем. Подгорный увлеченно рассуждал о смысле жизни, и на все его мудрствования кладовщик отвечал одной, чрезвычайно нравившейся Подгорному фразой: «Чего там, когда бабы шалеют, им укорота нет».

Ухаживал Подгорный оригинально и умело. Катю Боровкову он приметил давно, но, связанный брачными узами, не давал ходу своему увлечению, держал себя в узде. Но уже на второй день после развода Екатерина Васильевна утром обнаружила на своем столике в конторке три алые гвоздики и, недоумевая, сунула их в бутылку от кефира. С тех пор цветы неуклонно появлялись раз в неделю, по пятницам, и всегда, стоило ей протянуть к ним руку, неподалеку, будто невзначай, мелькала круглая растрепанная башка Семена Подгорного.

Екатерина Васильевна, опасаясь стать объектом пересудов, хотела поговорить с Подгорным начистоту и попросить его оставить ее в покое, но кавалер был неуловим. То есть он никуда не прятался, но как-то устраивал так, что они ни разу не оказались наедине, хотя прежде по роду их служебных взаимоотношений такая возможность представлялась чуть ли не ежедневно. Наконец, получив в презент букет шикарных роз, Катя не выдержала, позвонила Подгорному по внутреннему телефону и попросила немедленно ее принять. Подгорный занимал уютный кабинетик, размером напоминавший собачью конуру, с двухтумбовым столом и несколькими стульями, стоявшими обычно в живописном беспорядке. Когда Катя вошла, Подгорный что-то писал за своим столом и на нее взглянул с испугом.