Анатолий Афанасьев - Искушение

В этот раз она приехала одна.

Клара исколесила, можно сказать, всю страну, передавая себя из рук в руки, как приз. Каждый, с кем она сходилась, почитал бы за счастье оставить ее при себе навечно. Это был один из главных принципов, по которому Клара выбирала себе очередного спутника жизни. С мужчинами она жила в среднем по полугоду, иногда чуточку больше, до того ровно момента, когда пыл первой страсти начинал остывать и светлый праздник вытеснялся потихоньку серыми буднями. Обычно любовное затишье знаменовалось тем, что любящий новый друг катастрофически быстро утрачивал озорную щедрость и бодрость духа — и готовность к бурным и дорогим приключениям сменялась у него тупой задумчивостью и вспышками нелепых упреков. Вот тут как раз Клара и собирала чемоданы.

В общем, Клара оставалась довольна собой, ибо вышивала свою жизнь, как пестрый яркий рисунок на холсте, сама себе хозяйка, владычица над всеми, не подвластная никому. Случались, конечно, и тяжелые времена, омраченные разочарованием, скукой, сомнениями, безденежьем. Бывали долгие вечера в гостиницах, нездоровье, и самое страшное — чувство мертвого окончательного одиночества, наплывавшее всегда внезапно, точно мигрень. Но это все были издержки, которыми она честно расплачивалась за волю, за радость, за завоеванное собственными усилиями торжество над обстоятельствами. Со временем она научилась легко перебарывать черную хандру, и всегда помогали ей в этом нежные воспоминания о том, как она была девочкой, как воинственно распоряжалась в библиотеке, и еще о том, что где-то далеко ждет не дождется ее — добрую, пропащую женщину — маленький сын и верный человек Федор Пугачев. Она не чувствовала себя виноватой перед ними, полагая, что хуже и нечестней было бы остаться, исходить желчью и отравлять им жизнь.

«Я совершила то, — думала она, — на что мало какая женщина способна, я разыграла свою судьбу, как карту, и если мне суждено проиграть, никто, кроме меня, не будет внакладе».

За годы странствий она научилась многому: умела бесстрашно, не мигая смотреть в глаза опасности, сдерживаться и подчинять свои желания и порывы холодной воле, подолгу выжидать и, по необходимости, нападать внезапно, как кошка. Она могла довольствоваться бутылкой молока и куском хлеба в день, превосходно высыпаться на жесткой вокзальной скамье, не теряя при этом ни капли внешнего лоска, всегда производя впечатление изнеженной светской дамы. Научилась безудержно хохотать, когда хотелось раскроить голову о стену, и строить скорбное лицо в мгновения самых великолепных удач. Сама не подозревая, Клара постепенно выработала в себе отношение к миру, как к огромному лесу, где ей приходилось бывать то охотником, то дичью; и чтобы уцелеть, да вдобавок получать постоянное наслаждение от жизни, необходимо было в совершенстве владеть обеими ролями. Она владела ими.

Теперь это была уже зрелая красивая женщина с поджарым стройным телом, двигающаяся с неуловимо-притягательной грацией. На ее постоянно улыбающемся кукольном личике самый пристальный взгляд не смог бы отыскать следы волнения или тревоги.

Почему она вернулась в Москву одна? Да потому, что наступил срок, когда безошибочный инстинкт подсказал ей, что карусель, которая ее несет, с каждым днем раскручивается все быстрее, и если не сделать немедленно остановку, не передохнуть, то потом окажется — поздно. Она только-только разошлась с последним мужем, главным архитектором города Н., съехала от него в гостиницу, имея на руках прощальный подарок в виде двух тысяч на сберегательной книжке, и собиралась махнуть в Сочи, к морю, где начался сезон. И вот она заснула в номере «люкс», безмятежная, как праведница, а через час очнулась от кошмарного виденья. Ей приснилось, что кто-то подкрался к кровати, ловко вставил ей под ухо, туда, где мягко, беленькую тоненькую трубочку и стал пить ее кровь. Она не могла пошевелиться, не могла крикнуть, и тот, кто пил, хорошо знал про это, потому что громко зачавкал от радости. Клара медленно, глотками перетекала из себя через ухо в трубочку, в мохнатый рот, и знала, что ничего не изменишь, надо терпеть, и терпеть долго. Больно ей не было, а было тошно и мокро. Невероятным усилием она все-таки рванулась, поломала ужасную трубочку, хрустнувшую соломенным треском, и села. Сидела в постели, влажная от испарины, и не понимала, явь это или сон. За ухом чесалось, она потрогала, надавила пальцами — все в порядке.

Клара щелкнула выключателем, вспыхнул свет, она оглядела комнату: пейзажи на стенах, телевизор в углу, напротив платяной шкаф. Ничего больше — в меру уютный, теплый номер «люкс».

«Нервы, — подумала она спокойно. — Проклятые нервы и возраст».

А утром поменяла в кассе билет и первым поездом укатила в Москву. Звонила она с вокзала из автомата, едва получив вещи по квитанции в багажном вагоне и отдав их носильщику.

— Федор, ты должен приехать за мной. У меня уйма чемоданов.

— Почему бы тебе не отправиться к родителям?

— Это мы решим позже. А пока ты должен мне помочь.

— Хорошо, сейчас поймаю такси и приеду. Жди на стоянке.

По пути он придумал сделать так: сразу объяснить ей все про Надю, про свои чувства и отправить к родителям, но, придумав, тут же сообразил, что это нереально. Во-первых, на то, чтобы объяснить, и на то, чтобы она поверила, нужно время, а во-вторых, сгоряча Клара способна выкинуть какой-нибудь несусветный фортель. Не разумнее ли выждать и попытаться уладить дело так, чтобы — главное! — не пострадал Алеша. А для этого прежде всего надо дознаться, зачем Клара явилась к ним, с какой целью. Может, не из-за чего огород городить? Может, она приехала на денек-два по своим делам и скоро уедет? Но и в этом случае лучше бы она не виделась с Алешей, а остановилась у родителей. «Что я такое думаю? — с горьким привкусом во рту подумал Пугачев. — Как же это не видаться? Она мать ему. Мать!»

Клару он заметил издали, из такси, и сразу узнал. Да и что было ее узнавать. Тоненькая, стройная, ему показалось, что и пальто на ней то же самое — приталенное, с узким меховым воротником и опушкой, — которое когда-то само по себе, отдельно от Клары, сводило его с ума. И стоит она в той же знакомой небрежной позе, будто на секунду замедлила в горячем беге.

Пугачев с трудом заставил себя покинуть машину. Увидев его, она шагу не сделала навстречу, глядела с лучезарной улыбкой. Федор приблизился, она схватила его двумя руками за уши и, смеясь, звонко расцеловала в обе щеки.

— Все пустое, — сказала. — Не тушуйся, Федюнчик!.. Давай грузиться скорей, а то я замерзла. Вон носильщик.

Дома она сразу прошла в комнату, зажгла там торшер. Федор Анатольевич два раза спускался вниз за багажом, шофер ему не помог. Чемоданов, больших и маленьких, было семь. Он загородил ими полкоридора… Прошел на кухню, попил воды. Клара все не показывалась из комнаты, и ни звука оттуда не доносилось.