Анатолий Афанасьев - Искушение

— И что было дальше? — поинтересовался Павел Павлович, на которого мрачная история, казалось, не произвела никакого впечатления.

— Дальше я завербовалась и покинула Москву. Уговорилась с Федором, что заберу сына, как только устроюсь на новом месте…

Клара обессиленно откинулась в кресле, промокнула глаза платочком. Она подумала, что отец юной шлюхи не так прост, как кажется. Она его не сумела до конца околпачить, это заметно. Что ж, семена посеяны, а взойдут они или нет — не ее забота. Зато вон хозяйку она довела до кондиции, та готова ей руки целовать. Глупая толстая баба! Такой же будет и ее драгоценная дочка через десять лет. Проклятые телки!

Уже в коридоре, подавая ей зонтик, Павел Павлович спросил:

— Почему же вы, простите за назойливость, все-таки ребеночка не забрали?

Клара смущенно зарделась, потупилась и вдруг по-шальному стрельнула глазами:

— Это другая история, Павел Павлович… Я встретила человека… он не хотел чужого ребенка… Мне казалось… Но теперь я вернулась за Алешей. Я вырву его из поганых рук!

В комнате раздался стук дятла…

Прямо от Кораблевых утомленная Клара поехала ужинать в «Гавану». Из вестибюля позвонила старинной подруге: та охала, ахала, всячески выражая свой восторг и желание встретиться, но сесть на такси и приехать отказалась — ее дочка болела свинкой.

Клара, злясь неизвестно уже на кого, выпила подряд несколько рюмок ркацители, быстро опьянела. Вскоре ее стали приглашать на танец темнокожие молодые люди. Она никому не отказывала: не меньше часа подряд билась в конвульсиях модных ритмов, взмокла, как русалка. Домой ее провожали целой компанией — мужчины еле втиснулись в такси. Но никак что-то ей не удавалось привести себя в состояние привычного злого возбуждения.

Федор на кухне читал газету.

— Читаешь?! — рявкнула она с порога. — Погоди, скоро будет не до газеток. Ужом завертишься! Ступить некуда будет, Я тебе покажу молодую любовницу.

— В чем я виноват, Клара?

— Ты мне всю жизнь покалечил, негодяй! У всех семья, дом, дети, а у меня… Как ты смел жениться на мне и заводить ребенка? Отвечай, подлец!

Она вырвала у него газету, растерзала на клочки и с проклятиями швырнула ему в лицо.

— Тише! — попросил Федор Анатольевич. — Сына разбудишь.

— Сына! У меня нет сына! Ты отнял его у меня. Ты! Он твой сын, а не мой. Пусть бы ты сдох!

Клара металась по кухне, швыряя на пол посуду, с хрустом, с наслаждением топтала осколки. Успокоилась она внезапно, словно кто-то выключил кран с горячей водой. Плюхнулась на табуретку, тяжело дыша.

— Что же это творится в твоей бедной головке, Клара? Или ты действительно сумасшедшая? Зачем ты написала в партком, что я выгонял тебя голую на мороз? Ведь это смешно, и никто не поверит.

— Поверят! Не поверят, так задумаются. На карандаш тебя возьмут, негодяя.

— Зачем ты все обливаешь грязью? Какая тебе нужда и выгода? Чего ты добиваешься?

Клара дико взвизгнула, плюнула ему в лицо, ни слова не говоря, пошла в комнату. Федор, утерев со щеки плевок, заглянул в комнату. Бывшая жена раскинулась поперек кровати и издавала странные хрумкающие звуки — так лошадь жует сено. Алеша проснулся и сидел в своей кровати, прижавшись к стене.

— Папа, — негромко сказал он. — Папа, мне страшно. Можно, я приду к тебе?

— Как же мы уместимся на раскладушке?

— Я могу лечь на полу, — он уже спустил ноги на коврик. — Я тут не усну.

Эту ночь они проспали, обнявшись, на раскладушке. Утром Клара разбудила их завтракать. Она приготовила яичницу с ветчиной, сварила кофе. Шутила, передразнивала Алешу как ни в чем не бывало. Потом она еще подшивала Алеше форму и проводила сына в школу, а Федора Анатольевича на работу…

Надя позвонила Пугачеву ровно в два часа, как они уговаривались, но ей сказали, что он ушел и будет только завтра. Растерянная, она стояла около автомата, не зная, куда идти. Возвращаться на факультет было незачем, последнюю лекцию отменили. Начала сбываться угроза Клары. Разговор в деканате Надя перенесла стоически, потому что была к нему готова, но теперь вдруг ей стало казаться, что за ней следят, подглядывают. Проходя по коридору, она резко поворачивалась на звуки голосов и иногда ловила на себе пристальные взгляды однокурсников и незнакомых студентов. Что обозначали эти взгляды? Может быть, она уже стала предметом обсуждения и насмешек? Может быть, готовится какая-нибудь акция против нее? Сама Надя ни словечком не обмолвилась о происходящем даже лучшей подруге Нине Клепиковой.

Предчувствие опасности не покидало Надю ни на минуту. Она изнервничалась, истомилась, плохо спала ночами. Дома тоже было неблагополучно. Родители прятали от нее глаза, что-то таили. Мама ходила с припухшим лицом, какое бывает после долгих слез. Надя чувствовала себя окруженной невидимым черным кольцом. Злой дух витал над ней.

Теперь вот и Федор пропал. Куда он пошел? Что еще затеял? «Если между нами и могло быть хорошее, — думала Надя, — то уже не будет. Вряд ли после всего, что случилось, мы сможем улыбаться друг другу и глядеть ясными глазами. Нас всех испачкала ложь и еще что-то, чему нет названия».

К ней приблизился Виктор Муравьев и застыл рядом с таким выражением, будто оказался тут случайно.

— Чего тебе, Вить?

— У тебя что-то стряслось, — сказал он. — Если нужна помощь…

— Помощь мне не нужна. — Надя пошла прочь, а он побрел за ней, чуть приотстав.

— Зря ты так, — бубнил Виктор, — я тебе друг. Пусть ты не можешь любить меня, я это пережил и успокоился. Но мне невмоготу смотреть на тебя такую.

— Какую?

— Надя, тебе точно уши заткнули и глаза выкололи. Ты слепая и глухая.

— Ой, как страшно!

Виктор почему-то не догонял ее, сопел за спиной.

— Мы с тобой похожи, Надя. Когда мне плохо, я тоже стараюсь замкнуться, загородиться от всего. Но это не поможет. Спасает только время. Время проходит, и мрак обязательно рассеивается… Ты влюбилась, Надя?

— Да, по уши.

Некоторое время они шагали молча.

— Витя, — заговорила Кораблева, — если про меня станут говорить, что я подлая, развратная лицемерная тварь — ты поверишь?

— Я кости переломаю тому, кто так скажет!

Она повернулась к нему. Виктор страдал не меньше, чем она. И его страдания были безнадежны. Он хотел ей помочь и сам нуждался в помощи, но ему помочь никто не мог. У него на лице было написано, что он болен неизлечимой болезнью, и еще было написано, что он счастлив подцепить эту болезнь.

— Спасибо, Виктор, — оказала она. — Не знаю, как это все получается странно. Конечно, мне нужно быть с тобой. Но это невозможно. Я не могу.

— Понимаю. Я тоже, оказывается, не могу быть с Симочкой Пустовойтовой.

— Нам было бы хорошо и просто с тобой, Витя.