Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Поехали…

Едет.

Кругом, куда ни глянь, впереди, позади, на оградах и деревьях — транспаранты и призывы: «Сегодня ар, а завтра гектар!», «Как потопаешь, так и полопаешь!», «Красть — грешно!» И портреты, портреты… сидячие, стоячие, лежачие, групповые, парные…

Подъехав к другим воротам, со шляпой наверху, Котруц решает на этот раз не покидать телегу. Он привстает и, с трудом дотянувшись кончиком кнута до шляпы, несколько раз сильно стучит по ней. Ах, какая незадача: под шляпой оказывается ее хозяин. С искаженным от гнева лицом он выглядывает из-за ворот:

— Спятил?!

— Я думал…

— В другой раз не думай… старый дурак! Кати отсюда!

Оскорбленный хозяин снимает шляпу и начинает тщательно разглядывать ее на свет: нет ли дыры? А дед Котруц торопливо уезжает — от греха подальше.

Третья остановка — по требованию: из-за покосившейся ограды деда окликает человек чрезвычайно интеллигентного вида. Он аккуратно, даже щегольски подстрижен, франтовато одет, надушен и держит сигарету по-городскому — не в кулаке, а между средним и указательным пальцами. Дед Котруц недоверчиво натягивает вожжи.

Человек поднимает один палец, и это должно значить, что он готов взять один транспарант. Один.

Дед поднимает два пальца, пытаясь поторговаться.

Нет. Все-таки один. Примерно такой…

Ага, соображает Котруц, этому нужен не транспарант, а портрет, величиной с большую книжку… Старик выбирает, находит что-то подходящее, вертит в руках. Это даже не портрет, а какая-то нравоучительная картинка. На ней изображена мышь, гоняющаяся за кошкой. И кошка улепетывает вовсю. Так… а где же заказчик?

Заказчик исчез.

— Вот напасть, еще и сам разноси…

Дед ворчит, но не очень громко, опасаясь рассердить заказчика, тем более что тот сам его окликнул, без уговоров… Но что делать с остальным грузом?

Котруц за повод подводит конька к воротам, входит во двор. Поднимается на крыльцо, вытирает ноги, заглядывает в комнату.

— Нравится?

— Гмм… а тех нету?

— Каких?

— Тех… с русалками…

— А, я спрошу художника. А эту возьмете?

Заказчик смотрит исподлобья, берет картинку в руки, прикидывает, куда бы ее пристроить. Примеряет к одной стене… нет, не очень… к другой… и здесь нехорошо.

Котруц, избавившись от картинки, уходит очень довольный. А хозяин никак не найдет для нее места. Прикладывает ее к третьей стене, вертится на каблуках посреди комнаты, пробует приложить к печи, даже к трубе, к изголовью кровати и, наконец, наскучив этим бесплодным занятием, выбрасывает картинку в окно… фррр!

Она сбивает с деда шляпу и падает в траву.

Дед Котруц даже не удивляется: он уже привык. Поднимает шляпу и водружает ее на голову. Поднимает картинку, вытирает рукавом и по инерции сам начинает искать ей место во дворе. Видит дыру в ограде… примеряет… в самый раз!

— Вот так! И ограду починил, и живо́пись пристроил! — старик не без оснований гордится собой.

Он забирается в каруцу, садится на поперечную доску, взмахивает кнутом и говорит коньку:

— Поехали…

Но не едет.

Кладет кнут на колени, достает кисет, газету, спички, сворачивает «сигару», закуривает и снова машет кнутом:

— Поехали!..

Это какие-то мальчишки дразнятся.

Конек привычно трогает.

А вот и еще какой-то старик идет навстречу… Он, кажется, подвыпил… останавливается, обмахивается шляпой. Дед Котруц натягивает вожжи, и прохожий заводит с проезжим неспешную, как на завалинке, беседу.

— Будь я на месте председателя, — говорит он, тыча пальцем в произведения Константина, — я выдавал бы их вместо денег. Или, скажем, вместо двух килограммов пшеницы на трудодень получай два транспаранта… вот, например, этот… Что здесь написано? — Он достает из кармана огромные очки. — Ага! «Тот, кто утром не вставает, никуда не поспевает!» А что! По существу правильно… Я бы у тебя, по блату, самому себе взял, только, во-первых, у меня уже есть такой, а во-вторых — моя баба встает раньше меня.

— Выбери что-нибудь другое…

— А куды мне их? Молиться — не годится, а горшки покрывать — велики. Разве что… заместо калитки. Нет, Котруц, ищи кого-нибудь другого. Хоть к Фетеску поезжай… они новый дом построили, там твой товар пригодится.

— Позавчера взяли.

— Так ведь не все, правда?

— Откуда…

— Ну вот видишь… Потом еще в школу: забор там длинный, можно еще что-нибудь сбагрить.

— Не получится. Директор не разрешает.

— Ишь ты, интеллигент! А кто он такой, чтобы не разрешать?

— Рвет, ломает, выбрасывает… Говорит, что его не интересуют художества Игната Исидоровича. Говорит, что у них есть свои художники, и пусть товарищ председатель не беспокоится… Говорит — пусть ваш председатель у себя дома развешивает халтуру, а нам, дескать, самим лучше знать, какие лозунги нужны школе.

— Ты считаешь, директор больше председателя?

— Больше или не больше, а в школе он хозяин.

— Мда… На пенсию тебе скоро?

— Есть еще…

— Но ведь ты только на два года младше меня.

— Это — если по правде. А по документам — на шесть.

— Как же так выходит?

— Да так… молод был и глуп. Хотел, чтобы невеста… это моя-то баба… думала, что я такой же молодой, как и она. Ну, взял и подчистил в метрике год рождения, представляешь? А теперь отдуваюсь — вожу эти клятые иконы…

— Фью-у! — свистит старик. — Ну что ж, поделом тебе. Согрешил — кайся.

Он надевает шляпу и идет своей дорогой.

А Котруц едет дальше… где у колодца в тени постоит… где приметит на заборе полуоторванный или выцветший от дождя призыв и тут же заменит его новым: «Если мамалыгу ешь — кукурузу выдь прорежь!» Таким манером он выезжает на окраину села, дальше — неоглядное чистое поле. Ничего не попишешь, придется поворачивать оглобли. Будь на дворе весна, можно было бы использовать транспаранты, скажем, как щиты для снегозадержания. Но сейчас лето… Постой, постой… а что это за машина у забора? И водителя в кабине не видать… Вот прекрасный случай избавиться разом от всего груза!

— Машина не наша, — вслух рассуждает дед, — пускай увозит эту агитацию в другое село…

Он сгребает несколько транспарантов и, поднатужившись, перебрасывает их в кузов машины… Вот так!

— Ах, туда-сюда, в хвост и в гриву!.. — из кузова сердито поднимается во весь рост разбуженный шофер и мощным броском переправляет транспаранты обратно. — Я тебе задам, старый хрыч! — и грозит кулаком. А кулачище у него — врагу не пожелаешь!

Делать нечего. Пристыженный и приунывший Котруц, потирая ушибленные места, кое-как складывает свой товар, хватает вожжи и, оглянувшись на машину, чмокает губами:

— Н-но, волчья сыть!..

— Обождать! — говорит Игнат Исидорович, не поднимая глаза, когда стук в дверь становится слишком настойчивым.