Николае Есиненку - Деревянная пушка

В такие-то нескладные дни я и увидел его снова.

Мне позвонили с киностудии и попросили срочно явиться. Я был еще достаточно наивен, чтобы принимать такие просьбы всерьез. Впрочем, оказалось, что речь идет об озвучивании фильма, снятого по моему сценарию. Я не любил и сейчас не люблю, когда в мой текст вмешиваются посторонние, поэтому предпочитаю сам вносить вынужденные изменения.

Когда я вошел в студию, работа была в разгаре. Озвучивали эпизод, в котором гайдуки, лесные мстители, выпивали и закусывали под навесом придорожной харчевни, сопровождая трапезу выражениями, свойственными людям, обладающим избытком физической мощи при некотором недостатке словарного багажа. Актеры идеально соответствовали своим ролям, но притом это были талантливые ребята; я слушал и хохотал; официальный представитель дирекции хранил корректное молчание. Режиссер объявил перерыв, вспыхнул свет, все вышли в коридор покурить. Там-то я и увидел своего незнакомца во второй раз. Все во мне всколыхнулось. Так он актер, сказал я себе. Этого можно было ожидать. Актер! Блестящий костюм, волнистая грива, тот же непостижимо-глубокий взгляд…

— Кого он играет? — шепотом спросил я режиссера.

— Кто? — отозвался режиссер с чрезвычайной любезностью: он безнадежно искалечил несколько эпизодов, которые казались мне самыми удачными, и теперь опасался скандала. Но я и не думал с ним ссориться.

— Ну, как же… вон тот… — Мне было ужасно неловко, что я не удосужился раньше узнать имена всех актеров, снимавшихся в моем фильме… А ведь среди них был он!

— А-а, — протянул режиссер, — это… Вы помните то место в сценарии, где гайдуки едят в харчевне и обдумывают предстоящую засаду?

— Разумеется, помню.

— И вдруг из леса доносится жуткий вой…

— Ну да, волки!

— Вот он у нас и воет.

Что-то оборвалось во мне.

— И все? — спросил я упавшим голосом.

— Все, — кивнул режиссер и плевком погасил сигарету. — И, признаться, волк из него никудышный… я бы таких к искусству не подпускал. Хреновый шумовик! Третий раз долбим эпизод, и все из-за него!..

Если вы спросите, о чем я тогда думал, я с чистой совестью отвечу: ни о чем. Работа возобновилась, актеры звонко чавкали у микрофонов, делая вид, что расправляются с жареным бараном, а я слышал только волчий вой, бесконечный, мучительный, проникающий до самой глубины души.

Кто же это выл? Таинственный незнакомец? Или, быть может, я сам?

Председатель сельсовета один в кабинете.

Из-за двери заглядывает Пэнэшел:

— Разрешите, товарищ председатель?

Председатель откладывает бумаги:

— А, Пэнэшел! Заходи, садись.

Пэнэшел переминается с ноги на ногу, мнет в руках шляпу. Наконец выпаливает:

— Вы, наверно, знаете, зачем я пришел!

У председателя хорошее настроение.

— Ко мне, дорогой, человек по сто в день приходит. Одному дай справку для рынка, другой вообще в город просится… Если бы я все помнил, давно поседел бы. Ну, выкладывай. Что у тебя стряслось?

— Я… насчет этой женщины…

— Ты про жену так?

— Ага, вы, значит, знаете! — багровеет Пэнэшел. — Прослышали уже?

Председатель почесывает в затылке:

— Сказать, что знаю… оно не совсем так. Сказать, что вовсе ничего не слышал… тоже неправда.

— Так вот… я подаю в суд на Фидуца!

— Мда… А тебе не кажется, что ты перегибаешь палку?

Пэнэшел смотрит исподлобья.

— Не кажется.

— Понимаешь, — председатель покусывает карандаш, — до меня дошли какие-то разговоры… про нее и про него… но это все же не больше, чем болтовня. У тебя конкретные доказательства есть?

Пэнэшел вспыхивает.

— Я над ними фонаря не держал!.. Фидуц и так во всем признается.

— Неловко мне как-то с тобой говорить, Пэнэшел, про эти дела, но и промолчать я тоже не имею права. Скажу откровенно: или ты прикидываешься дураком, или в самом деле того… не слишком умен. Ну, подумай своей головой: а вдруг Фидуц отопрется — что тогда? Повторяю: сейчас в селе одни только слухи, бабы у колодцев шепчутся, но это ведь как… надо о чем-то говорить, вот они и говорят. Ты бы прикинул, прежде чем рубить сплеча. Я бы на твоем месте не торопился: поговорят — и забудут. Мне кажется, у тебя еще хорошая жена, а если и согрешила разок, то… Может, не стоит кашу заваривать?

Пэнэшел опускает голову, темнеет лицом, но, видать, есть у него еще какая-то задняя мысль. То и дело поглядывает он на председателя искоса, будто хочет что-то сказать, да не решается.

— Понимаешь, — снова начинает втолковывать председатель, — фонарь тут ни при чем. Вот будь у тебя юридические доказательства, то есть вещественные, — это другое дело…

Пэнэшел снова смотрит в упор. Упрямый, сукин сын!

— Вы, товарищ председатель, я извиняюсь, мелко плаваете. А проблему надо поставить ребром. Вас, я вижу, не слишком волнует, что происходит в моей семье. А речь идет о чести и личном достоинстве труженика полей, и вы как депутат обязаны вникать! Он мне семью разрушает, а у меня, между прочим, дочь почти взрослая, так-то!

Мда, председателю на этот раз явно не отвертеться. Он давно знает Пэнэшела: если человек вбил себе что-то в голову…

— Ты давай по существу, без лозунгов. Что предлагаешь?

Пэнэшел расстегивает ворот рубашки — душно.

— Вызовите его сюда, к себе. Если честно призна́ется и даст слово оставить мою жену в покое, я, может быть, его прощу. А если нет — в суд! Но сперва пусть он передо мной на колени станет, так-то!

Председатель шумно вздыхает:

— Боюсь, Пэнэшел, что Фидуц не захочет становиться перед тобой на колени…

— Ничего! — машет рукой Пэнэшел. — Сам не захочет — закон заставит. Поскольку все, о чем мы будем здесь говорить, вы, я надеюсь, дословно запротоколируете. Это и будут вещественные доказательства! Попомнит он меня!..

Делать нечего. Председатель зовет сторожа, который, как водится во всех юмористических рассказах, подслушивает за дверью.

— Дед Курмей, будь добр, приведи сюда Фидуца. Только живо, одна нога здесь, другая там!

Пока сторож ходит за Фидуцем, председатель рассеянно листает бумаги, а Пэнэшел нервно курит в коридоре.

Наконец, все действующие лица на сцене. Пэнэшел, в целях психологического давления, садится на стул поближе к председателю.

Председатель не поднимает головы от папок. Работает, а больше делает вид.

Фидуц остается стоять у дверей.

Выдержав двухминутную паузу, председатель захлопывает папку и спрашивает Пэнэшела: