Николае Есиненку - Деревянная пушка

Я смотрю на дерево нашей жизни и думаю о брате Александре. Когда я видел его в последний раз? Мы живем в одном городе, толпимся на одних улицах, а времени друг для друга не находим. Или взять Андрея. Вчера он рассердился на меня за то, что я не знал, где живет Александр. А сам-то? С ним-то мы разве чаще встречаемся? А с Ионом?.. Наконец, с Володей, с братом моим, которого больше нет на свете, когда мы виделись в последний раз? Полгода назад. Да и то благодаря ему. Это он сотни и тысячи раз настаивал, чтобы мы почаще собирались все вместе в доме родителей. Не получалось. То один не может бросить службу, то у другого жена в роддоме, и так далее. Бывало и так, что мы случайно сталкивались в селе, но всегда кого-нибудь не хватало. Володя ездил к родителям чаще всех. С нами и в одиночку. Приедет к старикам, расскажет, как у нас дела в Кишиневе. Вернется в Кишинев — расскажет нам, как живут старики, то есть… если найдется кому рассказать. Обычно я все новости узнавал от жены и сыновей, потому что меня самого Володя дома не заставал. Он не сердился и исчезал, чтобы через некоторое время появиться снова. Он приходил к нам, а меня, конечно, черт где-то носил, но он был упрям, требовал, передавал через мою жену, что нам надо встретиться. В конце концов добился своего, я пришел. Он еще издали протянул мне руку со своей прекрасной улыбкой… Господи, какая у него была улыбка!

— Николай, в субботу поедем к родителям! Знаю, знаю, тебе некогда, но в этот раз надо, мы все поедем, я со всеми договорился! Уже и маме сообщил, чтобы ждала!

Володя был, надо признаться, наименее образованным из нас, но, быть может, именно это и привязывало его так сильно к родному селу, к маме и отцу. У нас, остальных, с нашими дипломами, были другие интересы, а он успевал волноваться только об одном: как бы навестить родителей, как бы заставить нас съездить к ним, как бы не дать порваться все более утончавшейся ниточке, связывавшей нас с родителями. Я понимаю теперь, что он был невыносимо одинок.

— Володя, — сказал я тогда, — правда не могу, ну никак.

— Можешь. Я был у тебя на работе, интересовался. Ничего срочного не предвидится. Говорил с твоим начальником, и он сказал, что ты можешь ехать, тем более к родителям. Даже в пятницу можно отправиться… прошу, Колян!

Просительная улыбка не сходила с его лица, и вопрос в глазах не исчезал.

— Ладно, — согласился я, — но с условием: поедем все.

Он просиял:

— Ну разумеется! Я уже всем сказал, что ты едешь. Ты прости, но я был уверен… А как мама и отец обрадуются!

Но, конечно, и на этот раз всех собрать ему не удалось: приехали только четыре брата — я, Ион, Андрей и Володя. И все же он радовался, потому, во-первых, что в таком составе мы еще родителей не навещали, а во-вторых, потому что радовались родители. Он суетился, как молодой петушок. Мы приехали поздно и, поев, улеглись спать. А он всю ночь не спал, сбегал на реку, нарубил дров, помог маме с готовкой, и когда мы проснулись, нас уже ждал царский стол. И снова он, неутомимый Володя, от души старался угодить всем, метался от нас к родителям и от родителей к нам. У него была заготовлена целая программа. После завтрака всем вместе, семьей, предстояло отправиться на реку: он с ночи забросил донки и обещал поймать невиданную рыбу. А вода! Он говорил, что никакие курортные моря не идут в сравнение с нашей рекой. Затем он собирался отвести нас на виноградники, показать новую школу и стадион. Далее следовала очередная изобильная трапеза, встречи со старыми друзьями-приятелями, которых я, например, едва помнил. Само собой, мы позволили отвести себя на реку, в школу, на стадион. Володя торжествовал. Его голубые глаза сияли, на губах трепетала улыбка. Это и правда были два чудесных дня. Мы смеялись, шутили, соревновались в силе и ловкости, бездельничали, купались в реке. Мне было хорошо как никогда. Но теперь, мысленно возвращаясь в те дни, я вспоминаю, что и в глазах и в улыбке Володи было что-то печальное. Он делил с нами радости, а какую-то невысказанную грусть таил про себя. Что он хотел сказать нам тогда? Чтобы мы, если он умрет, похоронили его здесь, неподалеку от реки, от виноградников, как можно ближе к родному дому? Может быть, именно поэтому и настаивал, чтобы мы непременно поехали все? Я ведь помню, как он загрустил, узнав, что Александра и сестер не будет… Володька, что ты натворил, Володька?!

— Знаете его?

— Как не знать!

— Говорите.

— А правда, что приехали его сестры?

— Должны были приехать.

— Говорят, к его маме вызвали доктора… бедная!..

— Что еще скажете?

— Что тут скажешь…

Я слоняюсь по двору, в голове у меня сумбур и кавардак — слова, крики, вздохи, опять слова.

— Конфет и печенья до сих пор не купили!

— Купили!

— Кто купил?

— Николай ходил в магазин.

— Да нет, он на кладбище, с могильщиками.

— Вернулся уже, вон стоит.

— Ладно, купили и купили… А со стульями как?

— С какими стульями?

— Господи, словно и не хоронили никогда! Стулья… для поминального стола!

— Надо спросить тетушку Екатерину, она все знает.

— Оставьте ее хоть сейчас в покое… ох, она же нас слышит!

— Берите столы, берите стулья… все берите… Володенька, сыночек, что же ты натворил?! Когда ж мы теперь свидимся, Володенька?!

Мама — в слезы, за ней еще кто-то.

— Володька, братец милый!..

— Слышь, а кто это там завывает в доме? По голосу что-то не признаю…

— Это Аника, Мирона дочь… тетушки племянница.

— Володя, ягодка мамина…

— Володя, братец ненаглядный…

— Выведите оттуда Анику! Или велите замолчать… от ее воя и тетушке худо…

— Аника!

— Нет, ты не кричи, а ступай туда и тихонечко ее выведи.

— Аника, перестань, бога ради, дура несчастная! Делать тебе нечего? Займись пирожками.

— А чем я, по-вашему, занимаюсь?

— Вот уж не знаю… только рот закрой, поняла?

— Бабы, а начинка для голубцов готова?

— Боже мой, ведь рису не взяли!

— Взяли, взяли… взяли конфеты, печенье и рис. Николай принес.

— Да ведь Николай на кладбище с могильщиками… Нет я совсем запуталась, здесь он…

— Веруца, Мария, присматривайте за мамой!

— Володя, что же ты наделал, Володенька?!

— Аника, сказано тебе — молчи…

— Валерьянки, валерьянки дайте!

— Мама, мама!

Рыдает Веруца, рыдает Мария… Пришел доктор из больницы, склонился над мамой, велел всем отойти и сказал, что ничего страшного: обыкновенное горе. Он дал маме понюхать нашатыря и посоветовал уложить ее, Я бросаюсь на помощь, но женщины отстраняют меня. Отец снова несет воду от колодца. Он сегодня весь день носит воду. Притащит пару ведер, женщины разольют их по горшкам и кувшинам, и он опять плетется к журавлю. Идет и пошатывается. Увидев меня, вздрагивает. Он принимает меня за Володю, он растерян. Смотрит налево, смотрит направо, словно ищет, куда бы скрыться от призрака, роняет ведра, поднимает их и спешит дальше. Мне хочется уйти за дом, в сад, но Ирина хватает меня за рукав: