Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Володенька! — Мама бьется в руках родственников и вдруг, завидев меня в воротах, бросается вперед: — Сыночек, где наш Володя? Как же вы потеряли его, сынок?!

По селу носят фотографию брата. Вчера он умер. Ночью его фотографию привезли в село. Завтра привезут его тело.

— Знаете его?

— Знаем.

На вопрос отвечают дети, дети Амуша. Их четверо, мал мала меньше. Отец и мать с утра ушли в поле, а дети остались дома.

— Говорите.

— Мама велела нам плакать.

— Тогда плачьте.

Дети переглядываются, подталкивают друг дружку локтями, подходят ближе, молчат…

— Мама сказала, чтобы начала ты, Вероника, — шепчут братишки сестре.

— Я? Мама сказала, чтобы я вам сказала, что петь должны все и плакать — тоже все. Начинайте!

— А конфет нам дадут?

«Под мертвеца» детям раздают конфеты и другие сладости. Если осень, то и виноград. Братья оставили мне список покупок, которые я должен сделать в их отсутствие. Конфет — десять кило, печенья — десять кило. Яблоки у нас есть с прошлого года. Виноград еще не созрел.

— Дадут вам конфет.

— И печенья?

— И печенья.

— Тогда плачем, — решает мальчуган, который задавал эти вопросы, и начинает, не дожидаясь, пока другие подхватят, высоким голоском оплакивать моего безвременно скончавшегося брата Володю. Ему вторит Вероника, вступают и остальные.

Когда девочка с фотографией подходит к воротам Ардея, солнце уже почти в зените. Однако все семейство дома. Жена и две взрослые дочери, девушки на выданье, спят на крыше. Спят нахохлившись, словно куры на насесте. Люди смотрят, но никто не смеется. Раньше смеялись, а теперь привыкли: кто не знает Ардея, кто не слышал о его беспробудном пьянстве? Если все, что выпил Ардей до сегодняшнего дня, вылить в одном месте, получится озеро, да нет — море, даже океан спиртного. Несколько раз его забирали на лечение, штрафовали, сажали на пятнадцать суток — как с гуся вода. Когда он напьется — к дому не подойди, кидается на жену и дочерей, они, бедные, не зная, куда скрыться, в конце концов залезают на крышу. Конечно, утром Ардей обнаруживает их там, но к этому времени он уже не расположен скандалить и только хмуро приказывает им слезть, пытается достать длинной жердью, но это занятие скоро надоедает ему, и он, поникнув головой, уходит со двора, то ли прямо в буфет, то ли к кому-нибудь из дружков, у кого осталось прошлогоднее вино.

Но пока — он еще спит, прямо посреди двора, раскинув руки, спит как убитый под жарким солнцем.

— Знаете его?

Девочка с фотографией кричит и бросает в спящих женщин комки высохшей земли. Наконец она попадает в старшую дочку, но просыпается мать. Она ошалело озирается вокруг и внезапно, даже не заметив фотографии у ворот, начинает истошно голосить. Она о своей беде плачет.

— Доченьки мои бедные, как же вы жить будете?! Кто вас возьмет замуж с таким-то отцом?

Ардей остается недвижим. Бывает, он так по двое суток дрыхнет посреди двора.

— Скажете что-нибудь?..

«Говорите», — фотография моего брата останавливается у одних ворот. «Говорите», — останавливается у других. И так далее.

У ворот Опроя фотография задерживается надолго. Опрой — бывший друг моего дедушки. Дедушка умер много лет назад, а Опрой все живет. Он очень стар и встает с завалинки только по нужде, но разговаривать любит по-прежнему.

— …Таков человек. Живет, пока ему петух не прокукарекает. Мой петух охрип, а я его все равно держу. Чувствую, скоро придет и его час, и опять я останусь один-одинешенек. Так чей, говоришь, был сын?

Девочка отвечает, но Опрой не слушает: он все равно вряд ли вспомнит того, о ком речь.

— …Вот нынешние ученые докапываются, есть ли еще другая жизнь, кроме нашей, — невнятно бормочет он и вдруг вскрикивает: — Есть! Люди тысячи лет не верили этому, но я тебе сейчас расскажу, что открыли американские космонавты. Об этом даже по радио передавали…

Он замолкает, жует мягкие губы, потом снова кричит:

— Да, да, да! Рядом с нашим селом есть еще одно, такое же, но не все его видят. Те, кто умирают, переходят жить туда, а те, которые рождаются, поселяются у нас… — Старик привстает и простирает руку в сторону ближнего холма. — Вот он! Вот! Смеется!.. Не трусь, Володька! Твой дедушка тоже там, вы теперь будете вместе… — Опрой бессильно оседает на завалинку. — Дурачок! Я его зову, а он смеется… Так и будет ждать, пока весь их род туда не переселится… Чей, ты говоришь, был парнишка?!

Я мотаюсь то в дом, то из дома, слоняюсь по двору, ничего толком не видя, не слыша, не различая. Один вопрос терзает меня, дурацкий, но неотступный: встретимся ли мы когда-нибудь, Володька?

Меня отвлекает Ирина, жена Владимира. Я даже не заметил, когда она пришла к нам и привела с собой целую команду слобожанок.

— Ты что вертишься без толку? — кричит она сердито. — Могильщиков надо покормить!

— Могильщиков? — Я останавливаюсь, растерянно смотрю на нее и вдруг обнаруживаю восемь человек мужиков, чинно сидящих на завалинке. Семерых я, кажется, узнаю, восьмого — нет.

— Это могильщики, — объясняет Ирина. — Их надо угостить, время позднее.

— А разве они уже выкопали яму? — удивляюсь я.

— О господи! — вздыхает Ирина, которая и сама успела ошалеть от множества погребальных хлопот. В руках она вертит глиняный горшок. — Хотела что-то сделать, а что — не вспомню, хоть убей…

На помощь ей приходит другая женщина:

— Помыла?

— Ох, совсем голову потеряла! — оживляется Ирина, но в покое меня не оставляет: — Откуда же быть яме, если могильщики не кормлены? — И толкует дальше: — Вы там, в городе, и хоронить толком разучились… Прежде чем копать, могильщики приходят в дом усопшего, выпивают и закусывают, а уж потом идут на кладбище… Давай, скоро вечер!

— Но почему именно я? — слышу я собственный вопрос.

Ирина начинает сердиться:

— Прости господи, ну ничего толком не умеют!.. Видишь, под деревом накрыт стол, но угощать может только самый близкий родственник покойного. А кто здесь ближе ему, чем ты?

В разговор вмешивается Ион, мой двоюродный брат, который до сих пор спокойно сидел на завалинке с остальными могильщиками:

— Давай, Николай, а то совсем опоздаем. Начинать надо сегодня…

Я вспоминаю об отце. Где он? Пусть бы он их угощал. Эта мысль приходит мне в голову только на мгновение, потом я смиряюсь. Отец принес от колодца пару ведер воды, сел на завалинку и, добродушно и как-то виновато усмехаясь, скручивает цигарку. Он, кажется, до сих пор не понял толком, что случилось. Он почти ничего не слышит и потому уже много раз спрашивал, зачем собралось столько народу и отчего кричит мама. Ему отвечают на бегу, а то и попросту отмахиваются, но он только терпеливо улыбается. Время от времени он поглядывает на меня, и я думаю, что он радуется моему приезду и приезду остальных сыновей, которых, правда, пока не видно, но раз готовят столько еды, значит, они непременно появятся, и будет большой праздник… Я трясу головой и приглашаю могильщиков к столу: