Рейчел Каск - Контур

Я выслушала его признание, если это было оно, не говоря ни слова. Я поняла, что разочаровалась в нем, и от этого впервые испугалась его. Некоторые могут подумать, ответила я, что такое обвинение несколько эгоистично. По крайней мере, она тебя разбудила, сказала я, хотя ничто не мешало ей избить тебя до смерти прямо на месте.

— Это был пустяк, — сказал он, отмахиваясь, — глупость, флирт на работе вышел из-под контроля.

Когда он это сказал, я увидела, как на его лице мелькнуло такое явственное чувство вины, что передо мной как будто спустя много лет заново разыграли сцену на диване. Ясно, что врать он не умеет, и мне сложно не сочувствовать его жене, матери его детей, сказала я, хотя он, очевидно, рассчитывал на иную реакцию. Он пожал плечами. Почему он должен полностью брать на себя вину, сказал он, за то, что их брак — который, по сути, начался с помолвки в подростковом возрасте — стал если не скучным, то пресным до отупения? Если б он знал, какими будут последствия… Он сделал паузу. Нечто подобное было неизбежно, признал он. Его тайный роман, пускай ничего не значивший, манил его, словно огни далекого города. Его привлекала не столько конкретная женщина, сколько само волнение, эта открывавшаяся перед ним — так это виделось ему издалека, как он уже сказал, — перспектива другого, просторного и яркого мира, где его не знали и где по-новому могла бы раскрыться его личность, столь досконально изученная — и тем ограниченная — его женой, а до нее — его родителями, братьями, дядями и тетями. Он рвался в этот яркий мир, чтобы освободиться от их представлений о нем; правда, в молодости этот мир представлялся ему куда более обширным, чем он есть на самом деле. Он бесконечное количество раз разочаровывался в женщинах. И всё же всякий раз, влюбляясь, он переживал волнение от обретения новой личности, и, несмотря на всё, что произошло, эти моменты были самыми упоительными в его жизни.

Я ответила, что удивляюсь, как он после всего по-прежнему не видит связи между узнаванием и крушением иллюзий. Если он мог любить только то, чего не знал, и быть любимым на тех же условиях, то узнавание для него — неиссякаемый источник разочарования, единственное средство от которого — это влюбляться заново. Последовала тишина. Он вдруг показался мне особенно старым и седым: волосатые руки скрещены над животом, плавки висят между ног мешком, на птичьем лице застыло недоуменное выражение. Мы продолжали молчать, окруженные мерцающей под слепящим солнцем водой. Я вдруг услышала плеск волн о борта лодки, хриплые крики чаек на камнях, глухой шум машин с берега. Мой сосед вскинул голову и посмотрел на море, подняв подбородок и вглядываясь в горизонт. Он держался немного напряженно, скованно, словно актер, готовящийся произнести слишком известную цитату.

— Я всё пытаюсь понять, — сказал он, — почему меня так тянет к тебе.

Он произнес это так торжественно, что я невольно засмеялась. Его это удивило и смутило, и тем не менее он двинулся из тени ко мне на солнце, тяжело, но неумолимо, словно доисторический зверь, выползающий из своей пещеры. Он неловко наклонился — ему мешал холодильник у моих ног, — положил руку мне на плечи, пытаясь обнять меня, и приблизил свое лицо к моему. Я почувствовала запах его дыхания и прикосновение кустистых бровей к своей коже. Его огромный нос-клюв маячил на периферии моего зрения, а поросшие седыми волосами руки, похожие на лапы, неловко ощупывали мои плечи; я на мгновение ощутила, как меня объяла его серость и сухость, словно доисторический зверь окутал меня своими перепончатыми крыльями, почувствовала, как его колючие губы, промахнувшись, трутся о мою щеку. Я так и не шелохнулась, глядя прямо перед собой на штурвал катера, пока он наконец не отстранился и не ушел обратно в тень.

Я сказала, что мне нужно отдохнуть от солнца и искупаться, и он, глядя на меня, молча кивнул. Я прыгнула за борт и поплыла через бухту, вспоминая семью на лодке, которая была здесь в прошлый раз, и неожиданно как будто заскучала по ним, и это чувство превратилось в тоску по детям, которые вдруг стали такими далекими, что сложно было вообще поверить в их существование. Я постаралась проплавать как можно дольше, а потом вернулась к лодке и медленно поднялась по лестнице. Мой сосед был чем-то занят: перевязывал и поправлял тонкие веревки, на которых по бокам лодки висели кранцы. Я стояла на палубе и наблюдала за ним, накинув на обожженные плечи полотенце. С меня стекала вода. Он держал в руке большой красный швейцарский нож с длинным зубчатым лезвием и сосредоточенно отрезал им обтрепанные концы веревок, напрягая мускулы. Перевязав веревки, он направился по палубе ко мне, всё еще держа в руке нож. Хорошо ли я поплавала, спросил он.

Да, ответила я и поблагодарила его за то, что он привез меня в такое прекрасное место. Но он должен понять, сказала я, что меня не интересуют отношения с мужчинами, ни сейчас, ни, вероятно, в будущем. Солнце неприятно светило мне в лицо. Больше всего я ценю дружбу, сказала я; он перебирал в руке нож, то раскрывая, то убирая лезвия. Я смотрела, как между его пальцев появляются и исчезают стальные пластинки самых разных форм, одни длинные, узкие и острые, другие с причудливыми шипами и рожками. А теперь, сказала я, если он не против, нам стоит вернуться обратно.

Он медленно наклонил голову. Разумеется, сказал он; у него тоже есть дела. Вот только он быстро искупается, и мы поедем. Пока он недолго плавал по прямой своим неуклюжим кролем, где-то на палубе зазвонил его телефон. Он звонил и звонил, а я сидела на солнце и ждала, когда же он перестанет.

Моя подруга Елена была очень хороша собой и совершенно заворожила Райана. Он заметил нас в баре, прогуливаясь по улице. Какая роскошная женщина, сказал он, когда она отошла позвонить по телефону. Елене было тридцать шесть, и она была умна и элегантно одета. Такую не каждый день встретишь, сказал он.

Бар находился на узенькой улочке, спускавшейся вниз так круто, что столы и стулья кренились и качались на неровной брусчатке. На моих глазах до этого одна туристка упала со стула в кадку для цветов; пакеты и путеводители разлетелись в разные стороны, а ее муж замер от удивления, судя по всему больше сконфуженный, чем испугавшийся за нее. На шее у него висел бинокль, а на ногах, спрятанных под столом, были походные ботинки; он так и не изменил своей церемонной позы, пока его жена барахталась в сухой колючей зелени. В конце концов он протянул ей руку через стол, но она была слишком далеко, и ей пришлось подниматься на ноги самой.

Я спросила Райана, чем он сегодня занимался, и он ответил, что сходил в пару музеев, а оставшееся время бродил по Агоре, хотя, честно говоря, был не в лучшей форме. Он допоздна тусовался со своими молодыми студентами, сказал он. Они прошлись по нескольким барам, каждый следующий в сорока минутах ходьбы от предыдущего. Годы дают о себе знать, сказал он. Я просто хотел выпить — мне было неважно, как и где, и уж точно я не видел необходимости идти на другой конец города, чтобы выпить на диване в форме губ. Но они славные ребята, сказал он. Они научили его паре слов на греческом — он не уверен, что с его произношением от этого есть какой-то толк, но интересно соприкоснуться с языком на вербальном уровне. Я и не знал, сколько слов в английском имеют греческие корни, сказал он. Например, слово «эллипсис», как ему рассказали, буквально переводится как «прятаться за тишиной». Невероятно любопытно.