Рейчел Каск - Контур

— Елена, невежливо обсуждать, как люди выглядят. Что мы носим — наше дело. — Она потянулась через стол и пожала мне руку. — Здесь сегодня шумно, — сказала она, оглядевшись. — Я только что участвовала в поэтическом чтении перед шестью зрителями. Контраст весьма разительный.

Она взяла со стола винную карту и стала ее изучать; сигарета дымилась в ее пальцах, тонкий нос слегка подергивался, блестящие волосы спадали на щеки.

Один из этих шестерых, продолжила она, снова посмотрев на нас, приходит на ее выступления почти всякий раз, садится в первом ряду и начинает строить ей рожи. Так происходит уже несколько лет. Она поднимает глаза от кафедры — не только в Афинах, но и в городах довольно далеко отсюда — и вот он, сидит прямо перед ней, высовывает язык и делает неприличные жесты.

— Ты его знаешь? — спросила Елена с изумлением. — Ты когда-нибудь разговаривала с ним?

— Я его учила, — ответила Мелета. — Он был моим студентом, еще давно, когда я читала лекции в университете.

— И что ты ему сделала? Почему он так над тобой измывается?

— Надо думать, просто так, — сказала Мелета, угрюмо выдыхая дым. — Я ничего ему не сделала: я вообще с трудом вспомнила, что когда-то учила его. Он ходил ко мне на занятия вместе с пятьюдесятью другими студентами. Я его не замечала. Конечно, я пыталась вспомнить какой-нибудь инцидент, но не смогла. Можно всю жизнь искать причины тех или иных событий в собственных ошибках, — сказала она. — В легендах люди верили, что их беды можно объяснить тем, что они не поднесли приношение какому-то конкретному богу. Но может быть и другое объяснение: он просто сумасшедший.

— Ты когда-нибудь пыталась с ним поговорить? — спросила Елена.

Мелета медленно покачала головой.

— Говорю же, я с трудом его вспомнила, хотя обычно людей не забываю. Так что напасть пришла оттуда, откуда не ждали. Я бы даже сказала, от этого студента я ожидала угрозы в последнюю очередь.

Иногда ей кажется, продолжала Мелета, что именно в этом кроются причины его поведения. Иными словами, ее чувство реальности как будто атаковало само себя, породило материализовавшуюся вовне силу, которая ненавидит и дразнит ее. Но такие мысли свойственны религиозному восприятию мира, что в наше время считается признаком невроза.

— Я предпочитаю думать, — сказала она, — что кто-то из нас сумасшедший, либо он, либо я, поэтому стараюсь относиться к нему с нежностью. Я поднимаю глаза — и всякий раз он передо мной, размахивает пальцами и высовывает язык. Он ведь полностью от меня зависит — даже в отношениях никто мне не был так верен. Я пытаюсь любить его в ответ.

Она закрыла винную карту и подняла палец, подзывая официанта. Елена что-то сказала ей по-гречески, и между ними завязался короткий спор, в который включился официант. Судя по всему, он встал на сторону Мелеты, потому что принял заказ у нее, энергично кивая головой, невзирая на просьбы Елены.

— Елена ничего не понимает в вине, — сказала Мелета мне.

Елену это замечание как будто нисколько не обидело. Она вернулась к разговору о преследователе Мелеты.

— Ты описала полную зависимость от него, — сказала она. — Идея, что врага своего нужно возлюбить, заведомо нелепа. Это исключительно религиозное убеждение. Говорить, что ты любишь того, кого ненавидишь и кто ненавидит тебя, — всё равно что признавать поражение, принимать свою угнетенную позицию и пытаться убедить себя в том, что это не так уж и плохо. И когда ты говоришь, что любишь его, это значит, ты не хочешь знать, что он на самом деле о тебе думает, — сказала она. — Если б ты поговорила с ним, ты бы узнала.

Я смотрела на людей за другими столиками и на соседних террасах, где яблоку было негде упасть; вся площадь полыхала гулом голосов. Среди беседующих тут и там бродили попрошайки, и людям иногда требовалось время, чтобы заметить их присутствие и либо подать им милостыню, либо отмахнуться. Я видела, как одна и та же сцена повторяется несколько раз: призрачная фигура стоит за стулом человека, который не замечает ее, потому что занят едой, разговором, жизнью. Крошечная ссохшаяся женщина в капюшоне обошла соседние столики и направилась к нам, бормоча под нос и вытянув маленькую скрюченную ладонь. Мелета положила ей в руку несколько монет и что-то сказала, поглаживая ее пальцы.

— Неважно, что он думает, — продолжила она. — Если я узнаю, что у него в голове, я начну путать его мысли с собственными. А я не стану определять себя чужими идеями, как не стану писать стихи чужими словами.

— Но для него это игра, фантазия, — сказала Елена. — Мужчины любят играть в такие игры. Они боятся твоей честности, потому что она им всё испортит. Если ты нечестна, ты позволяешь мужчине продолжать играть, жить в мире фантазий.

Словно в подтверждение ее слов, мой телефон на столе коротко брякнул. Это было сообщение от моего соседа: «Скучаю по тебе».

Только по другую сторону фантазий людей о самих себе и друг о друге, продолжала Елена, открывается уровень реальности, где вещи обладают своей подлинной ценностью и вправду являются тем, чем кажутся. Иногда такая правда неприглядна, спору нет, но иногда и наоборот. Хуже всего, по ее мнению, иметь дело с человеком, в котором втайне от тебя уживаются совсем разные личности. Если в характере мужчины есть дурная сторона, она стремится сразу столкнуться с ней в открытую. Она не хочет, чтобы та пряталась где-то на задворках отношений: она хочет спровоцировать ее, вытащить на свет и не дать потом напасть на себя со спины.

Мелета засмеялась.

— По такой логике у людей не может быть никаких отношений, — сказала она. — Они могут только шпионить друг за другом.

Официант принес вино — маленькую бутылку цвета чернил, без этикетки, — и Мелета стала разливать его по бокалам.

— Мою потребность в провокации людям действительно трудно понять, — сказала Елена. — Хотя для меня в ней нет ничего странного. Но я должна признать, что именно она разрушила почти все мои отношения, поскольку меня неизбежно тянуло приблизить — по той же логике, как ты говоришь, — конец этих отношений. Иными словами, если роману суждено было закончиться, я хотела это узнать и пережить как можно раньше, — сказала она. — Иногда процесс занимал так мало времени, что отношения разваливались, едва успев начаться. Мне часто кажется, что у моих отношений нет истории, поскольку я забегаю вперед — точно так же раньше я сразу пролистывала книгу до конца и читала, что происходит в последней главе. Я хочу всё знать заранее. Я хочу знать суть событий, не проживая их во времени.

Из-за своего нынешнего партнера по имени Константин она впервые в жизни стала бояться собственных склонностей, сказала она, потому что относится к нему как равному — в отличие, честно говоря, от всех ее прежних мужчин. Он умен, красив, с юмором, интеллектуал, ей нравится быть рядом с ним, нравится отражение себя, которое она видит в нем. У него есть собственные моральные принципы и воззрения, и она чувствует — опять-таки впервые в жизни — вокруг него невидимую границу, черту, которую ей не дозволено пересекать, пускай вслух об этом не говорится. С другими мужчинами ей никогда не приходилось ощущать эту черту столь явственно; их защитные стены обычно были сколочены из фантазий и обмана, и никто — уж точно не они сами — не мог упрекнуть ее в том, что она хотела пробиться сквозь них. Она не просто чувствует, что Константина окружает ореол запретности, что ее попытки посягнуть на его личное пространство для него будут сродни попытке ограбления; она боится в нем того же, что любит, — а именно его равенства с ней.