Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

– Что за история? – спросил Альберт.

Моз показал: «Сядьте».

Я не стану пересказывать вам целиком тяжелую, красноречиво показанную историю, которую поведал нам Моз, но вот самое основное.

К концу лета 1882 года большую часть земель в южной Миннесоте, на которых поколениями жили сиу, у них отняли. Условия договоров либо плохо объясняли индейцам, либо откровенно игнорировали. Из-за алчности белых, назначенных агентами индейцев, сиу не получили обещанных денег и продовольствия. Наконец голодающие женщины и дети пришли умолять одного из агентов о еде.

«Знаете, что сказал им агент?» – показал Моз. Он уронил руки, и, видя страдания на его лице, я не был уверен, что он продолжит. «Он сказал им есть траву», – наконец продолжил он.

Голодные и плохо одетые, злые и отчаянные, некоторые сиу южной Миннесоты отправились на войну. Конфликт продлился всего несколько недель, но с обеих сторон погибли сотни человек. Белые окружили почти всех индейцев в этой части штата, даже тех, кто не имел никакого отношения к войне, и отправили в концентрационные лагеря. С наступлением зимы счет умершим от болезней пошел на сотни. Выживших раскидали по резервациям и поселениям аж до самой Монтаны.

Почти четыреста мужчин сиу предстали перед судом за свое участие, реальное или предполагаемое, в кровавом конфликте. Суды были фикцией. Никому из сиу не предоставили адвоката. У них не было шанса защитить себя от ложных обвинений. Некоторые слушания длились всего несколько минут. По окончании больше трехсот человек были приговорены к казни. Президент Авраам Линкольн смягчил наказание всем, кроме тридцати девяти, которых признали виновными в наиболее чудовищных деяниях. 26 декабря 1862 года – «На следующий день после Рождества», – показал Моз, и я чувствовал его горечь, – тридцать восемь из этих приговоренных мужчин сопроводили к эшафоту, спецально сделанному в форме квадрата, чтобы казнить всех одновременно.

«Им связали руки за спиной, а на головы накинули капюшоны, – показал Моз. – Они не видели друг друга, поэтому выкрикивали свои имена, чтобы остальные знали, что они все здесь, все вместе духом и телом. Их приговорили, но не сломили. Среди них был Амдача».

Моз поднял залитое слезами лицо к небу и не сразу смог продолжить.

«Огромная толпа белых людей собралась посмотреть. В назначенный час одним ударом топора все тридцать восемь человек предали смерти. И толпа, эта толпа нетерпеливых зрителей, ликовала».

Пока Моз рассказывал историю, по моим щекам тоже текли слезы. Все это – эта вопиющая бесчеловечность, это немыслимое извращенное правосудие – совершалось в месте, где я провел последние четыре года своей жизни, и тем не менее ни разу, ни на одном из уроков в Линкольнской школе для индейцев я об этом не слышал. До сих пор не знаю, оплакивал ли я тогда этих людей, с которыми обошлись несправедливо, или Моза, чью боль ощущал как свою, или плакал от чувства вины, которое тяжело давило на сердце. Я происходил из другого народа, чем Моз. Моя кожа была такого же цвета, как кожа тех, кто чудовищно поступал с целой нацией, и я чувствовал яд их преступлений в своей крови.

Ехавшая мимо полицейская машина сбавила скорость.

– Нам надо уходить, – тихо сказал Альберт, не спуская глаз с проезжающей машины.

Он ушел, и мы с Эмми пошли за ним. Но Моз задержался. Повесив голову, он орошал своими слезами траву вокруг надгробия.

В сумерках я возвращался в Хоперсвилль. Среди деревьев, угольно-черных в темноте наступающей ночи, горели костры, маленькие оазисы света, островки радушия. Я думал о Шофилдах, о том, как они мгновенно приняли меня, мальчишку, который не был им родней, и с какой добротой и щедростью относились… С какой любовью. Я хотел удержать это чувство, и единственное, что смог придумать, это вернуться в их лагерь. Своего рода возвращение домой.

Я шел вдоль реки, когда из темноты мне навстречу метнулась фигура. Сердце мое подскочило в надежде, что это каким-то чудом окажется Мэйбет. Но в следующее мгновение хромота подсказала мне ответ.

– Бак, – сказал капитан Грей, слегка запыхаясь. – Я подумал, что ты можешь вернуться. Тебе надо уходить. Сейчас же.

– Почему?

– Тебя искали какие-то люди. Один из них коп, окружной шериф.

– Ворфорд? Крупный мужчина с красным лицом?

– Он самый.

«Шериф Сначала-Стреляй-Потом-Задавай-Вопросы», – подумал я.

– Как выглядели остальные? – спросил я.

– Был еще один мужчина: высокий, худой, черные волосы, темные глаза.

– Клайд Брикман. С ними была женщина?

– Да, его жена, как я понял. Ты их знаешь?

– Да, и они плохие.

– Они сказали, что слышали про мальчика с губной гармоникой, живущего в лагере. Хотели информацию. Про него и маленькую девочку, которая может быть с ним.

– Что вы им рассказали?

– Ничего. Но они предлагали деньги, и учитывая, в каком отчаянии мы все тут, уверен, желающие нашлись. Тебе надо уносить ноги.

– Спасибо, – сказал я, потом добавил: – Когда доберетесь до Вашингтона, задайте им жара.

– Непременно, – торжественно кивнул капитан Грей.

Я быстро вернулся в лагерь. За время, что мы пробыли на окраине Манкейто, мы ни разу не видели никого рядом с нашей тополиной рощицей и стали несколько беспечны. Я обнаружил, что Альберт развел костер. Над огнем стояли сковородки из армейского набора, и я учуял запах жарящегося бифштекса.

– Тушите костер, – сказал я.

Альберт поднял голову, его лицо было напряженным, он был готов заспорить.

– Почему?

– Брикманы здесь, и шериф Ворфорд с ними.

Эмми сидела по-турецки и смотрела, как Альберт готовит. Я услышал, как у нее перехватило дыхание. Моз сидел с другой стороны от огня, отдельно от нас, как теперь делал всегда, когда находился в нашей компании. Он сидел, сгорбившись, и задумчиво смотрел в огонь, но при упоминании Брикманов выпрямился и напрягся.

Форрест спокойно сказал:

– Кажется, я слышу, как река снова зовет вас.

Альберт залил костер, и мы в мрачном молчании съели почти сырые бифштексы с белым хлебом. Не знаю, как остальные, но я начал верить, что мы оторвались от Брикманов или хотя бы их гнев поутих и они вернулись в Линкольнскую школу, довольные тем, что возобновят свой террор над теми, кто остался в интернате. Сейчас, сидя в темноте вокруг потухшего костра, я боялся, что мы никогда от них не освободимся, что нет такого места, куда они не последовали бы за нами.

– Спускаемся на воду, как только рассветет, – сказал Альберт. – Не успеет никто дернуться, как мы будем уже далеко. – Потом он сказал такое, что поразило меня словно удар: – Моз, ты с нами?

Я плохо видел лицо Моза в темноте, но видел его руки, когда он поднял их и показал: «Не знаю».