Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Хотя в Линкольнской школе нам никогда не разрешали фейерверки, каждый год на День независимости нас водили в город, где мы вместе с другими жителями собирались около парка Улисса С. Гранта и смотрели, как члены Молодежной торговой палаты запускают ракеты, петарды и бомбочки. Теперь я думаю, как неуместно было заставлять детей, у которых не было свободы – ее у их народа отняли много десятилетий назад, принимать участие в этом празднике. Но правда состояла в том, что мы все любили эти завораживающие огни, разрезавшие небо десятками цветов, и после того, как гасили свет в спальнях, мы шептались друг с другом, обсуждая лучшие моменты и особенно вспоминая красочный финал.

Фейерверк в Ле-Суре начался вскоре после наступления сумерек. Должно быть, парк находился недалеко от реки, потому что взрывы в небе ненамного опережали звук, воздух вокруг нас дрожал от грохота.

– Ой, смотрите! – воскликнула Эмми, когда в небе расцвела огромная пурпурная хризантема в окружении золотых искр. От восторга она схватила Амдачу за руку. Я увидел, как он поморщился, но потом расслабился и, к моему огромному изумлению и облегчению, улыбнулся. Это была первая улыбка, которую я увидел на его губах за целую вечность.

– Сыграй что-нибудь, Оди, – попросила Эмми, когда вокруг снова стало тихо.

На сердце было легко, но я не был настроен патриотично, так что я поднес гармонику к губам и заиграл «Вниз по берегу». Этой песне меня научила мама Эмми, и она всегда поднимала мне настроение.

Эмми сразу же подхватила, распевая от всей души:

– Положу сонную голову на берег реки…

Через несколько тактов присоединился Альберт:

– Больше не буду изучать войну, больше не буду изучать войну…

На третьем куплете Амдача начал показывать слова.

Той ночью мы рискнули разжечь костер и сидели вместе, тихо разговаривая, как в те первые ночи после побега. Мне начало казаться, что наша семья воссоединяется, но я знал, что совсем как раньше больше не будет. С каждым поворотом реки мы менялись, становились другими людьми, и в первый раз я понял, что целью нашего путешествия было не только добраться до Сент-Луиса.

Эмми положила голову мне на плечо и задремала. Я положил ее на одеяло, но она на мгновение проснулась и вцепилась в меня, так что я лег рядом.

Альберт и Амдача остались у догорающего костра, последние языки пламени слабо освещали их лица.

– Прости меня, – сказал Альберт.

«За что?» – показал Амдача.

– Я знал своих маму и папу. Я знаю, откуда я родом. – Он смотрел на угли, но теперь поднял голову. – Я никогда не думал, как это может быть тяжело для тебя.

«Важнее, кто я сейчас».

Альберт взял палку и поворошил угли, так что взметнулись несколько язычков пламени.

– Я боялся, что ты не поплывешь с нами.

«Я вернусь. Когда-нибудь».

– Потому что теперь ты Амдача?

«Разорванный На Куски», – подумал я.

Амдача поднял глаза в ночное небо, мгновение подумал, потом слегка пожал плечами и показал: «А, к черту, можете по-прежнему звать меня Мозом».

Прошло еще два дня, и на горизонте показался Сент-Пол. Первым намеком на то, что лежит впереди, стала внушительная громада форта Снеллинг, чьи серые стены занимали утес в месте слияния Миннесоты и Миссисипи.

Когда мы проплывали под огромной крепостью, Моз смотрел вверх полными ненависти глазами. «Отсюда пришли солдаты, которые убили моих соплеменников, – показал он. Он перевел взгляд на речную долину и всмотрелся в деревья и тени, словно искал глазами что-то. – Они построили здесь лагерь и запихнули туда почти две тысячи женщин, детей и стариков. К следующей зиме сотни из них умерли».

Все, что произошло с нами с тех пор, как мы покинули Нью-Бремен, изменило душу Моза. Днем, пока мы плыли в каноэ к Сент-Полу, я видел, как он страдает от ужасной боли, причиненной этими откровениями, а по ночам слушал, как он невнятно кричит во сне. Так что я подумал, что понимаю его ярость, когда мы проплывали под этими каменными стенами, ставшими символом всего, что было вырезано из его жизни.

Мы вошли в Миссисипи на закате, поверхность реки была широкой и зеркально гладкой, отвесные берега пламенели в последних лучах солнца. Альберт направил нас к берегу на ночевку. Мы разгрузили каноэ, вытащили его из воды, устроились под деревьями и начали собирать плавник, чтобы развести костер. Делалось это только ради уюта, который давал огонь, потому что готовить нам все равно было нечего. Мы ничего не ели больше суток. Я подумывал воспользоваться пятидолларовыми купюрами из своего ботинка, чтобы купить еды, но Эмми сказала, что я пойму, когда придет нужное время, и пока я этого не чувствовал.

На Миннесоте нам встречались буксиры, толкающие баржи, но первые же два каравана, которые мы увидели на могучей Миссисипи, были в два раза длиннее: десять барж у одного и восемь у другого. Волны от них накатывали на берег, и я думал, как легко наше каноэ может перевернуться, если мы попадем в кильватер [41] Кильватер – волна, остающаяся позади плывущего судна. одного из этих караванов.

Когда мы начали наше путешествие, луна была почти полной, и в ту ночь она снова была полной. Я лежал под деревьями на берегу реки и смотрел вверх, на диск ночного светила – сквозь ветви он казался треснувшим и сломанным. Я не мог заснуть. Мы наконец доплыли до Миссисипи, чьи воды унесут нас в Сент-Луис. Но как далеко это, сколько еще полных лун ждет впереди, я не знал.

Я услышал, как встал Моз и куда-то ускользнул. Я решил, что он хотел облегчиться, но он не возвращался довольно долго, и я забеспокоился. Я натянул ботинки, встал с одеяла и пошел следом за ним, дальше в низину. Я нашел его на маленькой полянке. Он сидел, скрестив ноги, подняв лицо к ночному небу, залитый лунным светом. Он что-то говорил нараспев, без слов из-за отсутствия языка, но мне было ясно, что он знал, что говорит. Я гадал, была ли это какая-то священная молитва, которой его научил Форрест, или он просто озвучивал то, что накопилось внутри. Звуки, исходящие от него, поднимались и опускались ласковыми волнами в ночном море. Он поднял руки, как будто просил что-то. Или, может, праздновал. Откуда мне знать? Мне казалось, что я вторгся во что-то глубоко личное, увидел то, чем Моз не хотел делиться, поэтому я тихонько ушел.

Утром мы загрузили каноэ и приготовились войти в Сент-Пол. На высоких берегах мы видели дома, некоторые из которых выглядели огромными и роскошными.

– Как думаете, там живут принцы и принцессы? – спросила Эмми, не отрывая глаз от особняков.

– Богачи, уж наверняка, – сказал Альберт. – Богатые всегда находят места, откуда могут смотреть свысока на остальных.