Эдвин Табб - Ветви на воде [litres]

Я достал из шкафа метлу и принялся за работу. В баре стояли кабинки, вмещавшие сразу много посетителей, и грязи там было больше, чем можно было бы вымести за один день. В последний раз тут должны были убирать в субботу, потому что по воскресеньям бар не работал, но, очевидно, сам мистер Кирби был лишен щепетильности, какой требовал от меня.

Я выметал из-под кабин грязь и клочки бумаги, и внезапно мой взгляд упал на что-то, вылетевшее из-под скамейки. Среди пыли и мусора лежала свернутая двадцатидолларовая купюра. Я недоверчиво уставился на нее.

Удостоверившись, что мистер Кирби не смотрит, я поднял купюру и сунул в карман, как Чарли – золотой билет. По ночам перед сном я читал «Чарли и шоколадную фабрику» Роальда Даля, и сейчас внезапно понял, как чувствовал себя Чарли, обнаружив этот билет. Интересно, кто мог оставить здесь деньги? Сначала я хотел спросить у мистера Кирби, не терял ли кто двадцать долларов, но тут же передумал. Во-первых, вряд ли мой начальник позволил бы мне забрать купюру. Скорее всего, сказал бы, что кто-то о ней спрашивал и что он лично передаст ее владельцу, а на самом деле прикарманил бы. Во-вторых, вряд ли о ней вообще кто-нибудь вспомнил бы. На то и бар. Раз я нашел деньги, значит, они мои. Что упало, то пропало – в баре этот принцип работал лучше, чем где бы то ни было. И если это знал я, это знал и тот, кто потерял деньги. Двадцать долларов в шестьдесят восьмом году были внушительной суммой даже для взрослого человека. А я заполучил их, просто хорошо делая свою работу. Я довольно улыбнулся и вновь занялся делом, надеясь найти еще денег, но больше не нашел.

Потом мистер Кирби велел мне вынести мусор, в том числе четыре больших алюминиевых бака, с субботы забитые устричными раковинами. Эти раковины следовало высыпать в большой контейнер, чтобы потом их забрала компания, которая их измельчала, отбеливала на солнце и использовала для мощения улиц. Это было трудно, потому что баки оказались очень тяжелыми, но мне удалось высоко поднять их и высыпать содержимое.

После этого я протер тряпочкой барную стойку и все столешницы и убедился, что в шкафу за стойкой осталось много чистых пивных кружек. Я знал, где они хранятся, потому что видел, как их доставал папа. Я открыл шкаф, вытащил подставки с кружками и поставил на низкий поддон за стойкой. Закончив, пошел к мистеру Кирби.

– На сегодня все, – сказал он. – Ты хороший работник.

– Спасибо.

– Хочешь подзаработать еще?

Я спросил, как и сколько.

– Хороший вопрос, – сказал он. – Всегда спрашивай насчет денег.

Я молча стоял и ждал ответа.

– Я тут подумал и решил, что если ты не будешь подавать алкоголь, ты можешь здесь работать. Летом, например. На полную ставку.

Ой-ой. Вот оно. Предложение о полноценном сотрудничестве.

– Но я не хочу работать на полную ставку, – признался я, – у меня много других дел.

– Да, я так и думал, – сказал он. – Но ты же не будешь против прийти сюда часа в три и еще немного прибраться после того, как уйдут посетители? Ты так хорошо работаешь, что я бы накинул тебе еще три доллара.

– Что значит – немного прибраться?

Он улыбнулся мне, будто гордясь своим протеже.

– Да то же самое, что и сегодня. Думаю, вечерним посетителям понравится чистый туалет. А если чаще выбрасывать раковины, баки будет легче поднять.

Пока я стоял и обдумывал его предложение, он добавил:

– Если согласишься, я и утром буду больше платить. Не три, а четыре доллара, начиная с сегодняшнего дня. Ты хорошо поработал, малыш. Намного лучше, чем я ожидал.

Я посмотрел на него и увидел, что он говорит совершенно искренне. Это меня удивило. Считая те двадцать, которые я нашел, я заработал за день двадцать семь долларов. Я знал взрослых, за полный рабочий день получавших меньше. Много взрослых, включая моего отца.

– Заметано, – ответил я.

Мистер Кирби улыбнулся, и я ушел, получив свои четыре доллара. Я предпочел, чтобы он давал мне заработанные деньги после каждой смены, а не всю сумму в конце дня. Он вновь одарил меня улыбкой, покачивая головой и посмеиваясь. Когда я уже шел к двери, мне пришла в голову еще одна мысль.

– Мистер Кирби?

– Да?

– Вы можете не говорить папе, сколько я зарабатываю?

Он недоуменно сощурил глаза, но ответил:

– Конечно, малыш. Все, что ты заработаешь, останется между нами.

Я пошел домой и спрятал деньги. Двадцатку положил в конверт и сунул под матрас, а четыре доллара – в свою банку под расшатанной половицей. К трем часам вернулся в бар. Папа начинал работать в двенадцать, так что мы успели пообщаться. Я рассказал ему, что работаю еще и днем, и он, конечно же, обрадовался. Когда он спросил, сколько я получаю, я ответил: «Да всего три бакса». Может быть, и стоило честно признаться ему, что я зарабатываю семь, но у меня не вышло. Если бы он выяснил, что я получаю больше, я уже не смог бы отдать ему доллар семьдесят за аренду и сказать, что все остальное трачу на Скелета.

Дневная смена прошла так же, как и утренняя, с той только разницей, что теперь в баре сидели посетители, хотя и немного. Я старался вести себя как можно незаметнее. Уходя, зашел в кабинет мистера Кирби, и он отдал мне три доллара.

Следующий день был точно таким же, только я уже больше не спрашивал, что мне делать. Поскольку вчера я уже тщательно все отчистил и опустошил баки, мне стало намного проще, и я справился всего за тридцать пять минут. В три вернулся на место и в ту же секунду, когда вошел в бар, понял, что вот сейчас начнутся неприятности.

Иногда в баре работал мужчина по имени Митч. Это был самый жуткий тип из всех, кого я знал. Остатки его волос были седыми, круглое лицо отчаянно нуждалось в бритве. Его нос, покрытый паутиной тонких вен, был переломан в результате многочисленных драк, а серо-голубые глаза казались ледяными.

Я знал о нем немногое, но этого хватало. Во-первых, его семнадцатилетняя дочь его презирала. Во-вторых, он отсидел в тюрьме за убийство в драке шесть лет из десяти положенных. Об этом я знал, но понятия не имел, отчего дочь его так ненавидит. Несколько раз Митч с семьей приходил к нам и рассказывал, как хорошо, что дочка села рядом с ним. Он обнимал ее за плечи, и она вздрагивала. Митч был единственным взрослым в Дентоне, кого я боялся.

Он стоял за барной стойкой рядом с папой, жестом подозвавшим меня к себе, и ссорился с посетителем, которого я раньше видел, но не знал его имени. Посетитель был уже пьян, и они перескакивали с одной темы на другую, так что я ничего не разобрал. Проходя мимо стойки, я заметил, что мой отец положил в карман револьвер 32-го калибра, который мистер Кирби на всякий случай держал под стойкой, всегда заряженный, но на предохранителе. Я не знал, зачем ему револьвер, но это пугало. Отец заметил мой взгляд и ничего не сказал, но выражение его глаз подсказывало мне, чтобы я держал рот на замке.