Эдвин Табб - Ветви на воде [litres]

– Почему так долго? – спросил я мистера Шелтона.

– Ну, присяжным и не следует торопиться с вердиктом.

– Но очевидно же, что он невиновен, – сказал я.

– Это очевидно для тебя и меня, но не обязательно для них. Как я уже сказал, наверняка один или двое из них с первого дня считают его виновным. Некоторые люди думают, что если кого-то арестовала полиция, значит, на то есть причины. Это, конечно, не всегда правда, но находятся такие, кто искренне так считает.

Я молился про себя, чтобы Хэнка признали невиновным. Мы вновь отправились обедать, но я взял себе лишь кока-колу и крекеры, чтобы наполнить желудок. Хэнк тоже ничего не ел. Шелтоны, привычные к ожиданию, пока присяжные вынесут решение, пообедали как следует.

Когда мы вернулись в зал, присяжных все еще не было. Им обед принесли прямо в кабинет, поэтому ждать пришлось еще долго.

Наконец уже ближе к четырем нам сообщили, что вердикт вынесен. По словам Шелтонов, такое долгое обсуждение означало, что некоторые собирались вынести решение, с которым не согласились другие. Вердикт, вероятно, зависел от того, что думало большинство. Мы встали, вошли присяжные и судья Франклин. Вид у всех был измученный, будто они занимались тяжелым физическим трудом, и некоторые даже не взглянули в нашу сторону. Некоторые переглядывались, и я задался вопросом, сколько злости и неприязни скрылось за стенами кабинета. Судебный пристав подошел к присяжному заседателю, и тот вручил ему лист бумаги, который он, в свою очередь, протянул судье. Достопочтенный Джордж Уильям Франклин III провел целую вечность, про себя читая решения по каждому обвинению, прежде чем наконец вернул бумагу судебному приставу, а тот – присяжному заседателю. Каждая секунда была пыткой.

Наконец судья Франклин спросил:

– Мистер Форман, присяжные вынесли вердикт?

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Присяжным заседателем был высокий мужчина лет сорока, темноволосый, в очках в черной оправе и красном галстуке-бабочке.

– Да, ваша честь, – наконец ответил он, после того как невыносимо долго откашливался и потирал переносицу под очками. Я смотрел на часы и видел, как секунды тикают одна за другой. Судебный пристав чихнул. Судья обвел взглядом всех присутствующих, прежде чем перевести его на Хэнка и Шелтонов.

– Подсудимый, встаньте, – велел судья Франклин.

Повернувшись к присяжному заседателю, он спросил:

– Какое решение вы вынесли по первому пункту обвинительного заключения, преступление в отношении несовершеннолетнего?

Все в зале затаили дыхание. Присяжный заседатель посмотрел на зажатый в руке лист бумаги, будто не знал, что там написано. Секунды тикали и тикали.

– Мы считаем, что обвиняемый… – начал кто-то позади меня, кашляя, прерывая оглашение приговора. Присяжный заседатель обвел взглядом зал, но ничего не ответил на эту дерзость и вернулся к бумаге, все так же непонимающе глядя на нее. Я слышал, как лист шуршит в его руках.

– …невиновен, – наконец прохрипел он.

У меня закружилась голова. Я пытался осознать значение этих простых слов и помню, как меня усадили на стул, чтобы я не рухнул на пол. Когда смысл сказанного наконец до меня дошел, мои глаза наполнились слезами, а сердце бешено заколотилось.

– По второму пункту, непристойное поведение в отношении несовершеннолетнего, какое решение вы приняли?

Присяжный заседатель вновь посмотрел в бумагу. Сощурился. Прочитал:

– Мы считаем, что обвиняемый невиновен.

– По третьему пункту, гомосексуальное поведение в отношении несовершеннолетнего?

Присяжный заседатель ответил не сразу.

– Мы считаем, что обвиняемый невиновен, – сказал он наконец.

Я больше не мог сдерживать себя. Невиновен по всем пунктам! Я подпрыгнул и присвистнул, и судье Франклину пришлось несколько раз стукнуть молотком по столу.

– Молодой человек, я напоминаю вам, что вы находитесь в суде и должны вести себя соответствующе.

Я сел на место, и мне казалось, что я весь свечусь от счастья.

Следующие несколько минут прошли как в тумане, промчавшись так же быстро, как медленно ползли предшествующие им. Шум, хаос, лихорадочные движения, Хэнк, снова и снова обнимавший и благодаривший своих адвокатов. Мы расстались у дверей здания суда, и я пошел с Хэнком к нему домой, в автобус, ставший и моим домом. Он пригласил меня на обед, и я согласился, но попросил разрешения привести и Скелета. Хэнк был не против и сказал, что ему все равно пока нужно сбегать в магазин и купить нам стейков.

– Не забудь, что в моем холодильнике лежит твой сэндвич, – напомнил он. – Можешь завтра зайти на обед и съесть его.

В тот вечер мы ужинали вместе, а Скелет лежал на полу между нами и взглядом молил, чтобы что-нибудь упало на пол. Я срезал со стейка жир и бросил ему, и он подхватил его в полете, как манну небесную. Хэнк последовал моему примеру, хоть он и любил жир не меньше, чем мясо.

Я смотрел на человека, который впустил меня в свою жизнь, когда я больше всего в этом нуждался, пусть я даже и не понимал, до чего он мне нужен, пока не столкнулся с возможностью его потерять. Мне хотелось сказать ему столько всего, но я не мог подобрать слова. Уверен, он и так их знал.

Я смотрел сквозь ветровое стекло на дом, который никогда не был для меня родным. Слезы на моих щеках давно высохли, и я спрашивал себя, что я скажу на похоронах человека, сделавшего для меня больше, чем кто угодно другой. Он готов был ради меня пожертвовать своей свободой. Много лет люди смотрели на меня, задаваясь вопросом, правильное ли решение вынесли присяжные. Этот вопрос читался в их глазах, но, по счастью, так и не слетел с губ. Вот в чем проблема подобных решений – люди редко отказываются от выводов, которые заранее сделали. Мы с Хэнком часто обсуждали этот вопрос, и он признался, что ловит такие же взгляды, а еще – что лишился нескольких друзей, если можно было назвать друзьями тех, кто так легко его бросил. После того как мои родители погибли однажды ночью, возвращаясь на машине домой с очередной пьяной вечеринки, я переехал к нему. К тому времени он уже сдался и купил дом.

О том, как проголосовали присяжные, мы узнали из интервью, которое некоторые из них дали местной газете. Трое из двенадцати были полны решимости признать Хэнка виновным, несмотря на все наши доводы. Остальным девяти потребовалось немало времени и усилий, чтобы заставить их изменить свое решение. Что ж, некоторые вещи не меняются. Присяжным во все времена свойственно упрямство, хотя иногда это хорошо.

Отъехав от дома, где прошло мое детство, я повел машину к моргу, в котором должна была проводиться служба, прежде чем останки Хэнка будут захоронены на небольшом участке рядом с могилами его жены и детей. Выходя из машины, я увидел стоявших на ступенях морга миссис Доусон и Джерри. Миссис Доусон радостно ахнула, увидев меня, сбежала вниз по ступеням и сжала меня в объятиях куда более крепких, чем я ожидал от женщины ее возраста. Джерри улыбнулся и пожал мне руку. Он почти не изменился за те семнадцать лет, что я не был в Дентоне, пока учился и строил карьеру. Разве что его волосы поседели. Миссис Доусон выкрасилась в ярко-красный, почти оранжевый, и стала похожа на Люсиль Болл [9] Американская комедийная актриса, певица и модель (1911–1989). . У нее прибавилось морщин, но улыбка осталась той же, какую я всегда любил.