Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

Ладно, видимо, я могу писать и писать, и провести так всю неделю. А что, кажется, не такая уж и плохая идея.

За секунду до отправления: я отдал кое-какие распоряжения, и во время изгнания в мою гостиницу все-таки будут пересылать письма из почтового ящика (только не пиши на конверте свое имя). Так что, пожалуйста, не бросай отверженного изгнанника на произвол судьбы!

(Четыре часа пополудни. Уже на набережной!)

Однако…

Не заходя в гостиницу, я спустился на набережную, опустился на белый стул, прикрыл глаза от солнца и начал наедине с собой размышлять: чем займется человек в моем положении в такую неделю, в такую «последнюю неделю»? С кем он простится со скорбным плачем непоправимой потери, а кого встретит хриплым пламенным воем? Не прыгнуть ли в самолет до Франкфурта – да, именно, улететь в этот вонючий Франкфурт! Да и кто вообще узнает, что я исчез? Волшебная неделя, секретная ниша во времени. Там, во франкфуртском аэропорту, есть огромная гостиница для пассажиров, которые хотят отдохнуть ночью между длинными перелетами. Там человек в моем положении может целую неделю прожить инкогнито этаким сексуальным изгнанником: каждый вечер будет спускаться в переполненный бар и развлекать одну из пассажирок по заранее условленной схеме: в первый день – даму, которая назавтра упорхнет в Америку. Во второй – скажем, изящную преподавательницу Мельбурнского университета. На третий день пошалит с израильтянкой, которая улетает на родину. На четвертый – с фигуристой негритянкой с Берега Слоновой Кости. И так вечер за вечером, а если можно, то и по утрам, потому что мы же не можем пренебречь, скажем, Индийским полуостровом, Латинской Америкой (и Атлантикой) – твой слуга будет бродить по мягким округлостям земного шара со своим огрубелым посохом, пока не распространит свое семя по всем континентам, между всеми народами – и только после этого сможет упокоиться в мире подле своих предков.

И пока я предаюсь этим сладостным размышлениям, вереница бесстыдниц выходит из волн мне навстречу, стучась кулаками в мои сомкнутые веки: открой нам, открой! И я смеюсь над ними из-под век: куда так торопиться? Я только что приехал! Сегодня Яира еще не раздают…

Послушай, я и четверти часа не могу усидеть на месте. Шило, шило в одном месте. Неделька будет не из легких. Что скажешь? Может, вместо того, чтобы наконец отправиться в гостиницу – мне совсем не хочется затворяться в четырех стенах, – пойду опущу этого малютку в почтовый ящик, на котором кто-то начертил громадными буквами: «СИВАН, НАПИШИ МНЕ УЖЕ!» И если обещаешь присоединиться ко мне, не мешая, я срежу отсюда прямиком на —

18:30

Дизенгоф! (Куда еще податься иерусалимскому туристу вроде меня?) Улица Дизенгоф на целый волшебный час заключила меня в свои объятия, и оказала мне чрезвычайно сердечный прием в мягком сумеречном свете. А самое странное, Мириам, – там вообще не было мужчин, только я и тысяча женщин. И я шел пьяной, шатающейся походкой, и каждую минуту облако духов очередной прохожей обращало меня в новую религию. Есть духи, от которых я тут же на месте теряю разум. Порой целая сексуальная летопись обнажается перед моим взором. Я уверен, что каждая из этих женщин тоже слышит барабанную дробь в паху моего сердца. Она раздается в ту долю секунды, которая, как ты знаешь, разделяет два момента: тот, когда ты видишь женщину, и тот, когда улавливаешь ее запах. Миг между молнией и громом. Ты бы видела, как я прохаживался между ними, настоящий ходячий банк спермы! Надеюсь, тебя не сердит это мое маленькое возбуждение. Оно ни в коей мере не направлено против тебя и вообще не связано с тобой. Всего лишь отпуск от самого себя, или даже от нас обоих, от той невыносимой тяжести, которая накопилась между нами за эти месяцы. Только не злись! (И не возвращай мне это письмо нераспечатанным!) Похвали меня за эту неделю, ты тоже, как известно, устраиваешь себе одиночные поездки в Галилею. Ну вот, уже сгущаются тучи. Снова споры – а я-то надеялся, что это уже пройденный этап. Я получал такое удовольствие от прогулки (до этой самой минуты). Возвращаюсь на набережную немного подзарядиться закатным светом, запахом моря и всей этой атласной кожей. Захочешь – приезжай.

3.10

Здравствуй, Мириам.

Не знаю, дошло ли уже до тебя то, что я отправил отсюда. (Горькой) правды ради, я скорее надеюсь, что не дошло и что вчерашняя троица испарилась в воздухе где-нибудь по пути из Тель-Авива в Иерусалим.

В любом случае вчера все выглядело куда привлекательней. Дело вот в чем: раз в году, когда у меня возникает повод для подозрения по поводу Идо, я сбегаю в мою обычную гостиницу на берегу моря – я тебе рассказывал. Маленькая гостиница, принадлежащая пожилой паре родом из Вены. Они содержат ее в чистоте и порядке, и все там выглядит, как во времена его величества Франца Иосифа —

Ладно, расскажу по порядку. Только я вошел сюда вчера вечером, мне тут же стало не по себе. Вместо госпожи Майер за стойкой регистрации стоял худосочный, мускулистый тип с вороватыми глазами и маслянистыми, прилизанными волосами. Только взглянув на него, я сразу понял, что мой маленький оазис у моря сменил владельцев и, очевидно, предназначение (извини, что использовал это слово в данном контексте).

Я собрался было развернуться и уйти, как вдруг услышал свой собственный голос: «О'кей, хочу комнату на неделю». Тип с вороватыми глазами засмеялся: «На неделю? Чем это вы тут собираетесь заниматься целую неделю?» А я надулся от обиды, как последний идиот, и сказал: «А что, тут только по часам сдают?» Он медленно кивнул, изучая меня с ног до головы, будто из нас двоих именно я – подозрительный типчик, или несовершеннолетний, или еще чего, и сказал: «Так будем платить по часам, доктор?» Я уже смекнул, во что ввязываюсь, и, пытаясь спасти остатки достоинства, принялся торговаться. Мол, готов платить только по дням, чтобы хотя бы не держал меня за простака. А он ответил: «Опа, по дням!» Тут же достал калькулятор, посчитал, округлив в сторону большего числа, и пожелал на месте получить всю сумму. Я спросил: «А в чем дело? Думаешь, я сбегу от тебя на середине срока?» Он улыбнулся и ответил, что в море водится разная рыба. А я, именно из-за этой его гнусной ухмылки, достал кошелек и вложил в его руку сумму, равную минимальной месячной зарплате, да еще и пояснил, как бы пытаясь убедить самого себя: «Не пойду же я сейчас искать другую комнату?» Он ухмыльнулся мне. Почему-то всегда, видя, что меня дурят, я будто нарочно позволяю обвести себя вокруг пальца, получая от этого какое-то комичное удовольствие. Тебе подобное наслаждение не знакомо? (Но люди же любят шутов, над которыми можно посмеяться, правда же?)

Ладно, все уже, поезд ушел. Я поднялся в номер и обнаружил, что он очень маленький и душный. За окном вместо вида на море мне открылись задворки бильярдной. В номере стоял маленький шкаф и гигантская кровать, занимающая почти все место в комнате. Дверь почти не запиралась, так что через щель был виден коридор. Похоже, я совершенно выбился из сил, потому что свернулся калачиком и проспал три часа кряду. В армии, когда меня отправляли на какую-нибудь богом забытую базу, я первым делом находил свободную кровать, сворачивался на ней и засыпал. Это напомнило мне, как выглядел Идо, когда мы привезли его из роддома. Крошечный комочек, спеленатый в незнакомом месте. Спит отчаянно, упрямо и одиноко.