Василий Ворон - Две столицы России. Сборник эссе и рассказов

Женя не помнила, сколько времени стояла в очереди. Она поняла, что уже скоро, по тому, что метель прекратилась и стало чуточку теплее. Она вынырнула из дремы и поняла, что очередь втянула ее в магазин. Она машинально сосчитала людей, что стояли перед ней: тетка в телогрейке, мальчишка в драном треухе, старик в очках, тетка в старинном пальто с воротником из какого-то драного меха, старик в шубе. Пятеро.

Продавщица казалась толстой из-за множества одежд, надетых все одна поверх другой, и сверху все это было затянуто давно не стиранным белым халатом, готовым лопнуть от натуги. То, что продавщица вовсе не была толстой, было видно по костистому, сосредоточенному лицу и острым пальцам, быстро и привычно резавшим хлеб. Глядя на эту продавщицу, Женя всегда думала, что она, эта женщина, очень счастливый человек, потому что режет хлеб и наверняка имеет лишний кусок сверх своей карточки.

Когда очередь дошла до мальчишки, продавщица, сверкнув на него глазами, сказала:

– Без карточки не отовариваем, сколько раз говорено.

Мальчишка сорвал треух и стал слезно причитать сорванным донельзя голосом:

– Нету карточки, потерял, украли карточку. Тётенька, дай хлебца, дай хоть капельку!

Он всё канючил, а очередь молчала, и на его место уже стал старик в очках. Подал свою карточку, продавщица взяла, ножницами привычно и споро отстригла положенные квадратики, вернула, взялась за нож. Мальчишка всё клянчил. В его голосе не было слёз, и говорил он всё это скороговоркой, давно заученной и повторенной многажды, а взгляд его, не отрываясь, следил за ножом продавщицы, и была в нем тоска, вожделение и страшный, непередаваемый ничем ужас.

Потом продавщица занялась женщиной с воротником и, когда уже было отмерена одна порция иждивенца, сто двадцать пять граммов и одна рабочая, двести пятьдесят, мальчишка вдруг замолчал, шагнул к прилавку, схватил хлеб с прилавка, запихал себе в рот всё сразу и принялся жевать. Он не пытался убежать, он просто стоял и жевал, и на его лице читалось блаженство пополам с нечеловеческой усталостью. Женщина закричала высоким жутким голосом, вцепилась в мальчишку и они упали на пол. Женщина неумело била его по лицу, а он, нисколько не отбиваясь, будто вовсе не замечая ударов, поспешно жевал, давясь и спеша проглотить всё.

Женя добралась до парадной, как можно быстрее поднялась на свой этаж и, лишь войдя в квартиру, вздохнула с облегчением. В сумке лежали драгоценные кусочки хлеба, три порции по сто двадцать пять граммов. Проходя мимо двери одной из комнат профессора, она вспомнила давешний свой сон и остановилась. От бабушки она знала, что бывают «сны в руку», будто бы сообщающие о том, что непременно случиться и решила проверить, так ли это.

Двери в комнату профессора не было, ее недавно кто-то снял на дрова. Женя шагнула в комнату.

Вся мебель, что оставалась после смерти профессора, тоже была уже разобрана жильцами и сожжена в печках. Не пожалели и книги. Даже паркет был частично разобран, но еще оставался участок у одного из двух окон, где он был: сюда всё меньше приходили, потому что стало некому приходить. Теперь сюда ходила только Женя, отдирая доски для своей буржуйки. У профессора тоже была буржуйка, она и сейчас стояла здесь – одинокая, покрытая сажей и инеем. Вообще-то у профессора в комнате была настоящая печь, но она давно не служила жильцам, когда провели паровое отопление, дымоходы заложили, поэтому профессор не мог ею пользоваться.

Из мебели здесь оставался огромный старинный сундук, невесть как оказавшийся у профессора. Сундук был потемневший, окованный железом, и сейчас он стоял с распахнутой крышкой, похожий на чудище с разинутой пастью. Как-то Женя вместе с мамой пытались разобрать его на дрова, но затея оказалась невыполнимой: сундук стоял, словно крепость и не поддавался.

Женя, проходя мимо него, заглянула внутрь, хотя знала, что он пуст. За сундуком тоже ничего не оказалось. Сон обманул Женю. Она уже собралась было уходить, но помедлила. В углу стояла та самая печь с заложенным дымоходом. Женя представила, как было бы здорово ее растопить, если бы она была действующей, как бы она всю комнату согрела и грела бы еще долго после того, как дрова прогорели бы. Она подошла к изразцовому боку печи и потрогала рукой в варежке. Печь была холодая, словно гора льда. Женя присела, и открыла дверцу топки. Представила, как когда-то здесь плясал огонь. Вдруг там остались старые угли? Она нагнулась ниже и заглянула глубже, и вдруг в темноте топки что-то матово блеснуло. Женя осторожно, будто боясь обжечься, полезла в топку рукой, нащупала нечто гладкое, ухватила и потащила к себе. Вскоре в руках у Жени была темно-зеленая бутыль, в которой плескалась какая-то жидкость. Бутыль была закупорена пробкой. Чтобы ее вытащить, Жене пришлось повозиться. Ей показалось, будто она тот самый пионер Волька из книжки Лагина про старика Хоттабыча и сейчас он действительно появится из бутылки. А вдруг там масло? Вот обрадовалась бы мама! Тогда и бабушка, наверное, поправилась бы…

В бутылке оказался керосин. Конечно, он не был съедобен, но Женя знала, что это всё равно очень ценная вещь.

И тут она вспомнила про Саньку. Как он там? Она не видела его уже очень давно.

Женя положила бутыль с керосином в сумку и вернулась на лестницу. Преодолев два пролета по желто-коричневой наледи, она подошла к приоткрытой двери, потянула за ручку.

В коридоре было сумрачно и пусто. Она прошла до двери, ведущей из парадной части квартиры к комнатам проще, где раньше жили кухарки и все те, кто обслуживал господ. Расположение комнат здесь было такое же, как и в квартире, где жила Женя. Она знала, что семья Саньки жила в крайней комнате справа от кухни. Дверь была прикрыта и Женя потянула за ручку.

Здесь было еще темнее, чем в коридоре – единственное окно было завешено одеялом. Присмотревшись, Женя увидела сбоку от двери на полу пеленашки: труп, завернутый в простыню. Посередине комнаты стояла давно не топленая буржуйка, а справа у окна стояла большая кровать, заваленная тряпьем. Женя медленно подошла к ней, пытаясь понять, есть ли тут кто-то живой.

– Эй, Санька! – позвала она негромко. Никто не отозвался. Женя подошла ближе и, ожидая наткнуться на мертвеца, отвалила на сторону полу черного пальто, потом еще одно и край прожженного одеяла. Показалась чья-то рука в варежке.

– Эй! – снова позвала Женя и потрясла руку. Рука дернулась, сжалась в кулак, снова разжалась. Из под тряпья послышался голос Саньки:

– Иди к черту…

– Это я! Женя!

– А… – равнодушно ответил Санька. Женя покопалась среди пальто и одеял и выпростала, наконец, лицо Саньки. Оно было чумазым, осунувшимся и безразличным ко всему.