Ольга Птицева - Выйди из шкафа

— Нет-нет, шкаф был другой. Меньше, — откликнулась Павлинская. — Тот я разобрала, кажется. Да, точно разобрала. По частям вынесли мужики, какие-то. Им даже платить не пришлось. Сказали, хорошие доски, пригодятся.

— А почему разобрали?

Павлинская поморщилась, вспоминая.

— Там была ссора. Мы с Мишей поругались из-за этого шкафа. Мишенька уже взрослый был. — Она старательно потерла виски. — Конечно, взрослый! Сразу после его выпускного! Слово за слово, знаете, как бывает? Он тогда очень рассердился на меня… И уехал. Мы долго не виделись.

Тим покивал, не зная, как подвести разговор к главному, но Павлинскую его молчание устраивало.

— Мишенька тогда поступил в университет! Как я им гордилась! Такой умный мальчик. Готовился сам, сутками за учебниками, ни с кем не дружил, никуда не ходил. Учился только. Жалко, что уехать пришлось, но я понимаю… — Слезы потекли по ее напудренным щекам, оставляя за собой мокрые следы. — Да, я понимаю. Опять же, тетка моя, пусть земля ей будет пухом, квартирку ему оставила. Очень удобно, конечно. Пусть маленькая, зато своя. Вот туда-то Мишенька и уехал. Обиделся на меня. Не звонил. Долго… А потом вернулся! Как я радовалась. Мишенька, сыночек… Опять приезжать стал. Подарочки привозить. Ой, какое он мне пальтишко купил, хотите, покажу?

Вскочила, бросилась к шкафу, распахнула его. Тот ломился от вещей. Тим плохо разбирался в тканях, но на вид все вместе они могли стоить как подержанный автомобиль. Павлинская дернула на себя вешалку, вытащила длинное шерстяное пальто.

— Хотите примерить? — спросила она, лихорадочно сверкая глазами. — Нет? Ну и зря. Тогда я! Я сама! Сейчас-сейчас…

Рванула пуговицы, одна оторвалась и покатилась по полу. Павлинская отшвырнула пальто, осела на пол и принялась слепо шарить перед собой руками. Тима бросило в жар. Он присел рядом, выудил из куртки фото и сунул его Павлинской под нос. Та мазнула по снимку рассеянным взглядом и продолжила искать пуговицу.

— Расскажите про это фото, пожалуйста, — осторожно попросил Тим.

Пуговица валялась под ножкой столика. Павлинская ощупывала ковер совсем в другой стороне. Она посмотрела на фото еще раз и нехотя пробормотала:

— А что рассказывать? Я праздники часто вела… Собирали нас из театров разных, возили по профессорам всяким, начальникам цехов. Песни пели. Помните? — И снова начала петь: — Я вам песенку спою про пять минут, эту песенку мою пускай поют! — И еще громче: — Пусть летит она по свету! Я пою вам песню эту! Эту песенку про пять минут!

Она упала бы, но Тим успел схватить ее за худенькое плечо и придать устойчивое положение.

— Вы сказали Мише, что на фото его отец, — с нажимом напомнил он. — Кто?

Павлинская сверкнула вмиг прояснившимся взглядом.

— Почему он рассказал вам это?

— Потому что я его биограф, — нашелся Тим.

Павлинская еще немного помолчала, пристально рассматривая его, но сдалась.

— Да, на этом фото отец Михаила.

— Кто? — выдохнул Тим, фото в руке подрагивало.

Палец с тяжелым перстнем неопределенно ткнул в край фотографии, где сгрудилась смазанная массовка.

— Кто-то из них, — нехотя проговорила Павлинская.

— Как? — Тим чувствовал, что его несет, но остановиться уже не мог. — Не может быть. Вы уверены?

— Мой дорогой, я, может, и старая, но точно помню, что Мишеньку родила от одного из этих уродов. То ли Васька Шмелев из Мытищенского, то ли Матвей Станиславович из Зеленоградского драматического. Долгая неделька у нас была, не разобрать. — Она подогнула колени и села поудобнее. — А вам-то что?

Тим не ответил. В голове у него шумело так, что Павлинскую он слышал очень смутно.

— Вы уверены, что не от него? — все-таки спросил он. Ткнул в молодого Данилевского и сам поразился своему отчаянию.

— Этот? — ахнула Павлинская. — Крот профессорский? — Покосилась на Тима и залилась смехом, искренним на этот раз. — Мальчик, ты с ума сошел, что ли? Чтобы Павлинская такому дала? Ой, не могу… — Утерла выступившие слезы, окончательно превратив свой макияж в месиво. — Помоги встать.

Когда они оба оказались на ногах, Павлинская начала суетливо убирать со стола чашки. Тим еще немного потоптался за ее спиной, но хозяйка его будто и не замечала. Он достал из кармана телефон. Шифман не объявился. Ельцова успела наприсылать кучу бессмысленных сообщений, а Ленка — скинуть афишу «Гоголь-центра».

— Я пойду, — пробормотал Тим и попятился к двери.

Павлинская не ответила. Он замялся, но все-таки попросил:

— Вы не могли бы назвать адрес квартиры?

— Какой? — не оборачиваясь, спросила Павлинская, сметая на пол оставшийся на скатерти сахар.

— Которую Мише оставила тетка.

Павлинская неопределенно пожала плечами. Тим подождал, пока весь мусор со стола не окажется на ковре. Потом еще немного — пока Павлинская обстоятельно разбрасывала повсюду бумажки в поисках нужной.

— Вот, — сказала она и протянула Тиму замызганный листок.

— Спасибо.

Он взял бумажку, но Павлинская перехватила его руку, сжала и притянула его к себе.

— Знаете, говорят, что у матерей два сердца: одно свое, другое — ребенка. Я дрянная мать, но сердце у меня за Мишу болит, — прошептала она. — Поезжайте к нему, пожалуйста. Скажите, чтобы возвращался домой. Хватит.

Пока Тим обувался, Павлинская стояла в дверях комнаты и смотрела на него, не моргая, как застывшая соляная статуя. Жена Лота, обернувшаяся на последнем шаге. Она не ответила на скомканные благодарности и не попрощалась, когда Тим погремел замками и вышел в подъезд. Осторожно прикрывая за собой дверь, он продолжал видеть ее — обвисший бархатный халат, птичье тельце, спрятанное в нем, и запах Шифмана, неуместный в любой точке света, кроме тесной квартирки его сумасшедшей матушки.

— Я поехал к Шифману, — сказал Тим в трубку, усевшись на заднее сиденье такси. — Его мама дала адрес. Надо съездить.

— Все-таки сын? — ахнула Ельцова.

— Нет. Неважно. Не знаю. Потом позвоню.

И нажал отбой. Красные линии дорог на водительском навигаторе пульсировали в такт тревоге, бушевавшей в Тиме. Он закрыл глаза и заставил себя не думать. Горчичный шарф пах Павлинской. Тим вдохнул поглубже. Или Шифманом. Все-таки, Шифманом. Тим открыл приложение для заметок, создал новую и набрал:

«МИХАЭЛЬ ШИФМАН. СИНОПСИС».

Ельцова

— Ты представляешь, я пока ехал, накатал синопсис. — Тим все повторял это и повторял, а Ельцова не знала, что ответить. — Такие пробки были, даже Зуеву успел отправить. А если бы пробок не было… Если бы я успел?

— Тебе что менты сказали? — Ельцова подтянула к себе бутылку и снова наполнила рюмки.

— Что он… Что он так уже часа четыре пролежал… — Тим зажмурился, опрокинул в себя коньяк и остался сидеть с закрытыми глазами. — Лицом в пол. И весь в крови. Твою мать… Я развидеть это не могу.