Александр Филиппов - Зона: Очерки тюремного быта. Рассказы

— Поднялся я на зону, — рассказывал мне завхоз одного отряда, бывший десантный прапорщик, досиживающий за убийство 15-летний срок, — меня в хорошую «семью» приняли, не то чтобы «блатную», но авторитетную, из крепких «мужиков». Поездил я на кирпичный завод с полгодика, потолкал тачку, а потом говорю своим: «Все. У меня „пятнашка“, за это время я от такой работы загнусь». И пошел в «актив». Тут легче. Был дневальным в отряде, «локальщиком», теперь вот завхозом. Все-таки сыт, в тепле, пырять по-черному не приходится. Досижу. Кстати, вы не знаете: амнистия участникам войны на меня не распространяется? Я чехов в 68-м на уши ставил…

Бывший десантник, которого в зоне уважительно звали по отчеству — Романыч, зарезал колхозного агронома.

— Я в отпуск к матери в деревню приехал, — рассказывает он. — А дело к Новому году. Полдеревни стало к празднику свиней резать. У меня лучше всех получалось. Говорят, рука тяжелая. Всажу нож, и не пикнет, сразу наповал. Ну и резал всем подряд. В каждом доме по этому случаю угощение, выпивка. Однажды сидим за столом после забоя, выпиваем, я им про Чехословакию рассказываю. В газетах-то писали, что мы там прямо как ангелы были, войска то есть. А на самом деле навели шороха.

Помню, построили на аэродроме полк под утро, светало уже, сейчас, говорят, командующий приедет. Точно, прикатил генерал, походил перед строем, посмотрел, а потом как заорет: «Это вы кого тут поставили?! Почетный караул или десант?! Расс-стегнуть гимнастерки! Тельняшки показать! Засучить рукава до локтей! Вперед, сынки! На выстрел отвечать тысячью выстрелов!»

Я рассказываю, а рядом агроном сидит. «Вы, — кричит, — палачи свободолюбивого народа!» «Ах ты, — говорю, — сука, интеллигент херов!»

Башку у меня от обиды переклинило. Взял я со стола нож, каким свинью резал, и засадил ему в грудь. Насквозь, аж к стене приколол…

Виталий Виноградов «активистом» стал так:

— Когда осудили, мне еще 18 лет не было. Отправили на зону для «малолеток». В первый же день в карантине дневальный подходит и спрашивает: «Ты кем по этой жизни стать хочешь?» Я отвечаю: «Пацаном!» Блатным то есть. А он мне: «Ну тогда пошли, пацан, потолкуем за жизнь». И повел в каптерку. Только зашел туда — мне табуретом по башке как дали! Я — с копыт и выстегнулся.

Очнулся, смотрю — вы не поверите! — табуретка деревянная, тяжелая — на куски разлетелась. А дневальный щерится: «Вставай, пацан, вот тебе тряпка, начинай полы мыть». В общем, били на «малолетке» не по-человечески…

У орчанина Володьки Кузнецова другая беда.

— На воле-то я с «блатными» крутился. Пахан мой в «авторитете» был, семь «ходок» на зону. Там и помер. Я его видел-то только на свиданках, в полосатом прикиде. Сейчас, наверное, в гробу переворачивается, узнав, что сын по «козьей тропе» пошел.

Я ведь как раньше думал: блатная братва — все за одного. Романтиком пришел на зону, у меня «пионерская зорька» в заднице играла. Попал в «семью» «отрицаловки». На объект выехали, бригадир на тачку показывает: впрягайся! Я ему: от работы кони дохнут! А бригадиром тоже орчанин был, он освободился уже, а потом его на воле замочили по пьяному делу. Здоровый бычара! Отмордовал он меня. Я — к корешам. Так, мол, и так, заступитесь. А они мне: ты сходи в санчасть, сними побои, а потом напиши жалобу «хозяину». Бригадира снимут за избиение, тогда мы с ним разберемся.

Я потом понял, конечно, что «бугор» этот их прикрывал от работы, вот они с ним и не хотели цепляться. Ну я и плюнул: какие вы, говорю, блатные! Суки вы, а не «пацаны». И пошел в «актив».

Охотно пополняли ряды «активистов» «случайные пассажиры» на зоновском корабле: бывшие офицеры, инженеры, врачи, осужденные хозяйственники — расхитители социалистической собственности, взяточники и просто влетевшие «по бытовухе» работяги и колхозники. Зачисление в «актив» давало им кроме относительно легкого житья возможность досрочного освобождения, выхода на «химию».

Кстати, помнится, как еще недавно на оренбуржцев наводили страх так называемые «химики» — осужденные условно с направлением на стройки народного хозяйства. А ведь среди них в основном были «активисты» и зоновские «пахари-мужики», «прочно вставшие на путь исправления». «Отрицаловка» на «химию» не попадала…

Основная масса осужденных относилась к категории «мужиков». Именно они работали на производстве, выполняли план, принося благосостояние колонии. По «понятиям», зоновский «мужик» обязан добросовестно трудиться, за что администрация, в свою очередь, должна была расстараться и обеспечить его всем необходимым. «Сначала отдай положняковое, потом требуй!» — вот главный принцип отношения массы «мужиков» с администрацией.

Осужденные этой категории не встревали во всяческие внутризоновские разборки, не претендовали на роли «авторитетов». Целью большинства из них было отсидеть как положено и скорее освободиться.

Именно за влияние на эту группу осужденных, составляющих до 80 процентов всех содержащихся в колонии, боролись администрация и лидеры «отрицаловки».

При этом администрация чаще всего оставалась в проигрыше, ибо уже в силу своего должностного положения была обязана «закручивать гайки» — укреплять режим содержания, дисциплину, наказывать, «вышибать» план. Да и «отдать положняковое» удавалось далеко не всегда. Перебои в снабжении, неурядицы на производстве, вороватые повара — каждый норовил ухватить кусок из зековского пайка. Бывало, снабженцы закупали по дешевке какую-то тухлую рыбу, сомнительного качества мясо и норовили скормить все это зоне.

На этом и строили свою политику «авторитеты», тщательно фиксируя все промахи и недостатки в работе администрации, подзуживая «мужиков» против ущемления их прав, выступая в роли защитников от произвола и зоновского беспредела.

За это от «мужиков» требовалось отчислять в «общак» часть продуктов из ларька, посылок, пронесенных нелегально со «свиданки» денег. Все это предназначалось на «подогрев» содержащихся в штрафном изоляторе, приобретение спиртного, подкуп сотрудников колонии.

В те годы о «всероссийском воровском общаке» ходили только слухи. На Мелгоре сколотить его так и не удавалось — зона считалась «сучьей», «красной», где власть крепко держали «активисты».

Никаких «воров в законе» на усиленном режиме тогда не было, да и быть не могло, поскольку здесь отбывали наказание осужденные впервые. Существовала так называемая «отрицаловка», «пацаны», которые пытались придерживаться воровских традиций, но это им удавалось редко. Особо рьяных, которые «не гладились», то есть не поддавались ни кнуту, ни прянику, администрация прятала в штрафной изолятор, ПКТ, а затем отправляла на тюремный режим.