Александр Филиппов - Зона: Очерки тюремного быта. Рассказы

Долго думали с бабкой, что послать. Внучку-то за двадцать, женился недавно. Раньше — проще было. Наложат в посылку конфет, печенья, бабка из козьего пуха носки, рукавички свяжет — и все довольны.

На работе мужики посоветовали деду купить приемник, в руках носить можно, а он — играет. Узнав о цене, дед покряхтел, а бабка и вовсе ни в какую:

— Пойдут оне с этой штуковиной по улице — сразу отымут. Оглоушат по башке и ограбют! Мыслимо — двести рублев по закоулкам таскать!

Приемник все же купили и отослали.

К весне пришло письмо от сына, где он сообщал, что переводится в родной город, будет строить новый завод и, если отец не возражает, то он, Геннадий, устроится жить у него, с условием, что дед Василий изничтожит свое хозяйство. Разрешалось оставить только кур.

Дед Василий заартачился:

— Неча! Им квартеру дадут, чего оне здесь, в частном доме, делать станут? И печку топить, и уборка — пожалте на двор, на мороз. Неча!

— Совсем совесть потерял, — укоряла Матрена, — сына родного в дом пускать не хочет! Вот она, кровь-то кулацкая! Жаль, что папашу твоего чуток не раскулачили, отвертелся, а надо было! И тебя на Соловки, вредителя такого, там твое место…

Позже дед Василий принес царский пятак и подал бабке:

— На, приложи холодненького… — и, глядя, как прижимает Матрена тяжелую монету к заплывшему глазу, сказал со вздохом:

— Вот ведь, пятьдесят лет живу с тобой, и дня не было, чтобы ты, баба, поперек не встревала. Все жалишься, будто я руки распускаю, и прочее. А того не поймешь, что ты, мордва поперешная, всю нервную систему мою вконец истрепала. Чем я тебе, карге, плох? Другие вон, давно уж на заслуженном отдыхе бока пролеживают, а я баранку верчу, легко мне, думаешь? А все для того, чтобы твоя душенька была довольна, государыня золотая рыбка!

— Да уж, рыбка… — хлюпая, бормотала старуха.

Геннадий приехал только через два месяца. Жена его, Валя, умерла три года назад. Сына Геннадий тоже не привез — тот заканчивал институт в Свердловске, зато приехала невестка, жена внука, — худенькая, коротко стриженая и в брючках. На невестку дед Василий посмотрел неодобрительно, и один раз, украдкой, даже шлепнул по тугообтянутой брючками попке — для уважения и порядку…

На работе у деда Василия начались неприятности: пришла новая машина, но деду ее не дали, а отдали Витьке-сопляку. Дед Василий скандалил, потом окончательно разобиделся и уволился. Теперь он целыми днями бродил по дому, по двору, тычась в пустые сараи.

Геннадий приходил со службы, ужинал и, переодевшись, шел во двор.

— Что ж ты, батя, за столько лет ни одного деревца не посадил? — говорил он отцу.

— Неча! — бурчал дед Василий. — Под картошку у меня за городом участок есть, а эти овосчи разные — какой в них толк, одна вода — кишки полоскать… Было бы мясо.

Геннадий вскопал землю возле забора, удобрил навозом и насадил березок.

— Тьфу ты! — удивлялся дед Василий, — нашел дерево. Да повыдергай ты их к чертовой матери, я тебе яблонь принесу, груш — расти, коль руки чешутся, хоть какая-то польза. Вино бы ставили на зиму.

Геннадий усмехался и по-прежнему возился во дворе — поливал саженцы, посыпал вокруг землю белым порошком из пакетика.

Днем деду Василию было особенно скучно. Оставшись без забот, Матрена ударилась вдруг в сон и теперь спала дни и ночи. С дедом Василием оставалась одна молодушка, Надя. Оказалось, что она беременна, чему дед искренне удивился:

— Как же ты, дохлятина, рожать собралась?

— Ничего, с Божьей помощью… — улыбалась Надя. С утра и до вечера просиживала она в пустом, залитом неярким весенним солнышком дворе и читала толстые книжки. Дед Василий, скучая, то и дело подходил к ней:

— Ну, и про что ж там пишут? — пренебрежительно спрашивал он.

— Да все про одно и тоже… — в тон ему отвечала Надя, — про жизнь, например.

Книжек дед Василий отродясь не читал.

— Про свою жизнь я и сам лучше всех знаю. А про других читать — что я, баба, что ли, в сплетнях копаться! — рассуждал он.

— Ну почему же в сплетнях? — удивлялась Надя.

— Да потому, — снисходительно пояснял дед Василий, — к примеру, мы вот с тобой живем, ладно, живем, значит. И находится какой-нибудь фендрик, бездельник какой-нибудь, — он эту жизнь нашу раз — и подглядел. Подглядел, собака, и давай, значит, на весь свет про нас трепаться: такие, мол, мы и сякие — не по его живем, его, фендрика, не спросили! Ну в самом деле, как бабы сплетничают, а ты читаешь… — и дед с укоризной качал головой.

— С вами не поспоришь! — смеялась Надя, и дед Василий, уходя, бросал довольно:

— То-то, поживи с мое, наберись уму-разуму, а потом спорь!

Иногда по вечерам, в субботу, к сыну собирались гости — люди солидные, степенные, даже генерал один в черной «Волге» подъезжал.

Пока женщины собирали на стол, дед Василий занимал разговорами гостей. Особенно любил дед беседовать с генералом. Генерал был возрастом помладше деда, поэтому дед Василий обращался к нему на «ты».

— А что? — спрашивал он генерала, которого звали Денис Палыч, — как ты считаешь, движок-то у твоей «волжанки» барахлит!

— Барахлит! — с сожалением соглашался Денис Палыч.

— А то! Я ж за версту чую! И сто двадцать кэмэ она не даст. Ни в жисть! — напирал дед Василий.

— Где уж там дать… Не даст, — сокрушался генерал.

— Ну вот. А мой «зилок» сотню по шоссе давит — только шуршит! Понял? Я, ежели наперегонки, к примеру, враз тебя обойду!

— Ну это уж ты того, загнул маленько, Василий! — не верил Денис Палыч, и дед горячился, настаивал, пока Геннадий не уводил гостя.

Иногда дед Василий показывал генералу кур.

— Это так, хреновина… — сокрушался дед, — бычков я держал, коз. Вон, Надька ученая, все книжки читает, грит, животных надо любить. Такая. мол, нынче повсеместно установка вышла, чтоб, значит, лелеять их всячески. А тебе хоть вон Матрена не даст соврать — я их завсегда уважал. Скотина, она иной раз другого человека понятливее, опять же, к примеру, хоть Матрену возьмем… Ну да ладно. Козы — веришь? Имена свои знали. Всякие были, а как сейчас помню: Машка, Обормот, Клавдия… Яшка — так тот, паразит, сроду ничо жрать не станет, покуда ему, заразе, соленый огурец не дашь! Большое уважение к себе питал, даром что козел.

Генерал смотрел на кур, слушал и сочувственно кивал. Дед Василий, оглянувшись, просил шепотом:

— Ты уж, Денис Палыч, повлиял бы на мово… Ты по чину-то старше. Пускай разрешит хоть поросеночка завесть, Матрена так, скажи, совсем извелась без поросеночка, спит без просыпу на нервной почве…

Генерал задумчиво шевелил бровями, а потом соглашался:

— Я его, разэдакого, вразумлю! У меня разговор короткий — чуть что — и под арест.

— И это можно… По рукам? — хитро прищурясь, улыбался дед Василий, и они жали друг другу руки.