Хэзер Уэббер - К югу от платана [litres]

– Помнишь, мы с тобой собирались съездить в отпуск? Давай уедем сейчас. Прямо сегодня. Даже вещи собирать не будем. Все необходимое купим на море и к врачу там же сходим. А сами за это время придумаем, как нам быть, и найдем хорошего адвоката.

– Нет. Никому нельзя говорить.

– О, Кибби. – Я обняла ее крепче. Я бы не смогла сохранить эту тайну, даже если бы захотела. Кибби пока не знала, что я сдала ДНК на анализ и что скоро он будет готов и укажет прямиком на нее. – Слишком поздно, Кибби.

Я рассказала ей о том, что сделала, чтобы помочь следствию, и она зарыдала еще громче, вся согнувшись под тяжестью своей тайны и осознания, что вскоре она раскроется.

Я схватила ее сумочку, запихнув туда все, что успела подобрать с пола, прицепила к ошейнику Хэйзи поводок и подхватила свой портфель. Хэйзи затанцевала, возбужденная неожиданным поворотом событий, а я потянула Кибби за руку.

– Пошли.

– Подожди… – Голос ее сорвался, тело обмякло, глаза закатились, и в следующую секунду она рухнула на пол.

Я в ужасе упала на колени и принялась трясти ее.

– Кибби!

Она не шевелилась, и я не могла понять, дышит ли она. Боже, пожалуйста, пожалуйста, помоги ей.

Я прижала пальцы к ее горлу. Пульс был слабый, но очень частый. Сраженная страхом, я схватила телефон и начала набирать номер «Скорой».

Пожалуйста.

Тоска.

Здесь, среди удрученных лиц и скорбных настроений, это слово возникало в голове само собой. Мы провели в больнице уже семь часов. Силы давно покинули нас, уступив место изнеможению. Недавно нас отправили из отделения неотложной помощи в уютно обставленный зал ожидания для посетителей, расположенный неподалеку от отделения интенсивной терапии, куда час назад перевели Кибби. Мне, правда, казалось, что это произошло несколько дней назад. Время тянулось так медленно, что в какой-то момент я даже засомневалась, не сломались ли у меня часы.

В зал ожидания отправляли родственников самых тяжелых пациентов. И все они то мерили шагами помещение, то включали телевизор, то принимались что-нибудь жевать. Мои родители, подавленные, притихшие, сидели рядышком в мягких креслах. Мама смотрела прямо перед собой, папа уставился в пол, словно надеялся найти ответы на мучившие его вопросы среди поблескивающих крупинками кварца керамических плиток.

Мы ждали, когда врачи и медсестры устроят Кибби в палате, подключат ее ко всем необходимым приборам и позовут нас. Весь день она то приходила в себя, то снова впадала в забытье. Сейчас ей начали внутривенно вводить антибиотики широкого спектра в надежде, что они помогут победить послеродовой сепсис, который вывел из строя ее организм.

Послеродовой.

В отделении неотложной помощи я от Кибби почти не отходила, и, ненадолго приходя в себя, она в бреду шептала мне признания. Теперь я знала, что Флора действительно была ее дочерью. Она родила ее на ферме Бишопов в позапрошлую пятницу. С ней была Перси, она и приняла роды.

От всех этих новостей у меня голова шла кругом.

В больницу пару раз заезжал Шеп. Но, насколько я знала, поговорить с Кибби ему пока не удалось – она почти не приходила в сознание. Ясно было, что в ближайшее время на нее обрушится множество вопросов. Вопросов, ответов на которые мы пока не знали. Почему? Зачем? И прочее.

Пока нам известно было только то, что вскоре после родов у Кибби началось воспаление. Лечиться она вовремя не начала, и вскоре инфекция распространилась на весь организм, вызвав то, что доктора в отделении неотложной помощи назвали «тяжелый сепсис». Слава богу, до худшего – септического шока – не дошло. Но стабилизировать давление врачам не удавалось, а значит, это могло произойти в любую минуту. После того как нам все это сообщили, я начала было гуглить информацию, но, наткнувшись на «вероятность летального исхода», сразу убрала телефон. Цифры были пугающими.

К горлу подкатила тошнота. Я смотрела в окно, на выступавшую вперед плоскую крышу нижнего этажа, а здание, в котором располагалась больница, тем временем взахлеб рассказывало мне обо всем, что видело и слышало за свою жизнь. Словно одинокий старик, подсевший на уши официантке в закусочной.

Усилием воли я выключила звук. В любой другой день я бы с радостью послушала его рассказы. Но не сегодня. И уж точно не раньше, чем стены прекратят нашептывать мне всякие ужасы и вспомнят истории о чудесных исцелениях.

Потому что Кибби оно было очень нужно.

Я покрутила головой, разминая шею, а затем добрых пять минут собирала с рубашки шерстинки, чтобы у мамы не начался приступ аллергии. Она и без того ни разу не взглянула на меня с тех пор, как приехала. Можно подумать, происхождение Флоры было еще одной тайной, которой я с ней не поделилась.

Оставалось только догадываться, что она скажет, узнав, где я оставила Хэйзи. Проводив машину «Скорой помощи» и позвонив родителям, я вдруг поняла, что не смогу взять Хэйзи с собой в больницу. Оставлять ее дома одну тоже не хотелось – еще подумает, что ее снова бросили. Поэтому я сделала единственное, что пришло мне в голову, – отвезла ее Блу. Я и постучать не успела, как она уже открыла, обняла меня и пообещала, что будет присматривать за Хэйзи столько, сколько потребуется.

Дверь зала ожидания распахнулась, вошла администратор отделения интенсивной терапии, и я поспешно отвернулась от окна.

– Родственники Кимберли Гастингс?

Мама соскочила с кресла, словно с трамплина. Папа же поднимался медленно, тяжело, будто тревога придавливала его к земле. Я тоже подошла поближе, взяла папу за руку, а затем все мы выжидательно уставились на вошедшую, опасаясь худшего. Но надеясь на лучшее.

– Теперь к ней можно. Пожалуйста, идите за мной.

По дороге администратор рассказала нам, как получить временный пропуск, когда в больнице тихий час, а когда пациентов можно навещать. Объяснила правила – никаких телефонов, резких запахов, цветов и гостинцев. И напомнила, что перед посещением и сразу после нужно непременно мыть руки. Мы показали ей документы, получили временные пропуска, прошли через двойные двери в отделение и направились к палате номер четыре. Мамины каблучки негромко цокали по полу.

В коридоре пахло болезнью, антисептиком и строгостью. Где-то жужжали медицинские приборы, звенели голоса сестер, за стенкой играла веселая джазовая мелодия.

Музыка немного подняла мне настроение, напомнив, что больница – это все-таки царство жизни, а не смерти, пускай некоторые пациенты сейчас и стоят на ее пороге. Все, лежавшие в этих палатах, жили, любили, заводили семьи, работали, увлекались чем-то. Пускай и тяжелобольные, но это были люди , а не только пациенты. В стенах отделения интенсивной терапии жила надежда. И оптимизм. И я намерена была держаться за них покрепче.