Ася Долина - У него ко мне был Нью-Йорк

Всегда в произведениях господствовал один и тот же узор — в горошек. Потому что Яёи ещё подростком заболела: у неё началась шизофрения с галлюцинациями. В видениях ей повсюду грезились эти миры в горошек. Болезнь раскрашивала её мировосприятие. И она стала рисовать. А потом создавать комнаты, картины, пространства по мотивам своей болезни.

В юности она тоже переехала в Нью-Йорк и занималась в нём акционизмом, участвовала в акциях против войны во Вьетнаме.

И кто знает, может быть, даже ездила на фестиваль Вудсток вместе с адвокатом Джейкобом, приятелем Боба Дилана, которого я встретила в багетной мастерской, когда оформляла плакат.

Она в итоге так и не победила недуг, но сделала его своей силой, выбрав искусство.

Благодарна своему опыту за то, что он позволил по достоинству оценить до мажор. Кристальную и простую тональность, которой оказалось так много в душе.

Вспоминаю уставшую стервозную молодую женщину в Москве, которая натягивает узкий чёрный блейзер, рисует колючие стрелки, застёгивает молнию на тонком пальто до самого подбородка. Ещё один деловой день, сотня решений, десятки телевизионных программ и докфильмов, работа на телевидении, увольнения и собеседования, так держать, ты справишься, мама всегда говорила, что дела мотивируют, собирают и направляют.

Я быстро поняла, что мне, почти всегда живущей с дочкой вдвоём, нужно будет много трудиться.

Чтобы оплачивать няню.

Чтобы поднимать самооценку.

Чтобы видеть перспективу.

Чтобы быть примером.

Чтобы позволить себе отличный частный садик.

Чтобы смочь оплатить хороший отпуск.

Чтобы быть свободной.

Чтобы быть независимой ни от кого.

Чтобы быть независимой от него.

Покупать новую и красивую одежду. Радовать близких подарками на дни рождения. Ходить в театр, в цирк, на выставки, в кино, в зоопарк, аквариум, на музыку и на кружки по рисованию.

Только где был мой внутренний до мажор тогда? Тональность жизни — ми-бемоль минор. С тихими модуляциями под вечер, когда приходишь домой и обнимаешь дочку.

Помню ощущение, что всегда теперь буду стремительной и жёсткой, женщиной-с-опытом, женщиной не-подступиться, кремнём.

Плачущей, пока никто не видит, прямо на рассвете, перед началом телевизионного эфира в восемь утра. Так, чтобы о твоей слабости не знали коллеги. Чтобы не утомлять неудачливостью маму.

Моя мечта — вернуться в мрачный двор на территории индустриальной зоны в районе Бережковской набережной, где была моя последняя московская работа, подсесть на пассажирское и обнять ту якобы стервозную девушку с чёрными стрелками. В тонком пальто, застёгнутом до самого подбородка. Прижать к сердцу, как свою дочку.

Как ту из марта на «Динамо», не заслужившую и десятой доли испытаний.

Как ту, читающую в гамаке на даче.

Как ту влюблённую одиннадцатиклассницу, гуляющую по Таганке.

Как ту большеглазую с первого курса. Которая полюбила ездить на рейвы.

Обнять и пообещать, что однажды ты начнёшь свой текст так:

«Благодарна своему опыту за то, что он позволил по достоинству оценить до мажор. Кристальную и простую тональность, которой оказалось так много в душе».

А когда в Нью-Йорке начнёт холодать, будешь натягивать на уши белую шерстяную шапку и понимать: даже она не защитит тебя от местных завывающих ветров, вызванных муссонами. Был бы у Америки свой Ганс Христиан Андерсен, Снежная Королева непременно похитила бы Кая в Нью-Йорке во время непогоды. Хотя ещё вчера он был таким тёплым.

Я вижу, как колдует этот дикий ураганный ветер. Как он подчиняет своим потокам миллионы ледяных капель. Танцует и воет. Лучше сразу купить себе надёжный дождевик с утеплением, из непромокаемой ткани.

Но октябрь в Нью-Йорке не только такой. Октябрь — это красный, жёлтый и зелёный кленовый лист в моих руках. Свежесть Центрального парка в полдень буднего дня и облакá пара, вылетающие из лёгких.

Это ещё покрытый травой луг и незнакомая блондинка в пальто верблюжьего цвета, кидающая салатовый теннисный мяч весёлому золотому ретриверу. Как она обнимается со своим псом.

Октябрь — это завернуться в большущий шарф-одеяло и бродить в нём по городу. Это радость от Хэллоуина, скелетики и вампиры в окнах старых домов Уэст-Виллиджа. Запах тыквенного пирога, ведьминские шляпы в самом большом карнавальном магазине Манхэттена.

А мы нарядились дискозвёздами семидесятых. Я — дива в ярко-голубых легинсах, в пластиковых серьгах, с нелепым начёсом вместо причёски. Мой Д. — усатый наркодилер из преступного Майами. Мы смешные, мы дураки, мы пляшем на клоунском концерте группы «Of Montreal». Их вокалист переодет в женщину.

А сегодня всё иначе, и на смену золотой осени вдруг на один день пришёл этот маленький апокалипсис, нешуточный ураган.

И мы сидим дома, и я смотрю на него в окно.

И моя взрослеющая на глазах С. болела простудой, но почти уже поправилась, и мы пьём чай с мёдом. Смотрим с ней мультфильмы про зайчиков, хотя совсем скоро они перестанут её интересовать.

Дом. Наверное, так и устроен мир, что надо всю землю облететь ведьмой на метле, реки слёз пролить, киловатты смеха истратить на самолечение, чтобы смочь сказать: дом, моё безопасное место, my safe space.

Я никогда не мечтала выйти замуж, чтобы закрыть какой-то там гештальт. Чтобы выполнить свой «женский долг». Но я грезила созданием собственного убежища, безопасного места.

Эту глубинную внутреннюю тоску по небольшой уютной норе, где я — полноправная хозяйка и никто не поднимет голос и не посмотрит свысока, я, девочка из конкурентной и маскулинной многодетной семьи, ощутила рано. Лет в пятнадцать, когда стала искать этой «безопасной» любви в объятиях первых же мужчин постарше, обративших на меня внимание.

Как только Д. улетел в Америку, я начала стремительно взрослеть.

Были ли те первые попытки любви и правда безопасными? Нет.

Но я как будто всегда тосковала по отношениям как по зоне комфорта, а не как по полю боя.

У меня теперь работает внутренний радар — нулевая толерантность к насилию в отношениях. Чувствительность к резкостям, к злому юмору, обесцениванию, газлайтингу, игнорированию, отсутствию эмпатии. Я слишком много с этим сталкивалась. Могла, как говорила моя терапевтка, и сама стать абьюзером. Но стала высококвалифицированной специалисткой, я вооружена знаниями. Я — выжившая.

Этот радар — умение отличать насилие от ненасилия — в результате пенопластовым буйком вытолкнул меня на поверхность, когда я почти утонула.

Тогда же я поняла, что моим безопасным местом, safe space, непременно станет пространство, где внутренний радар не верещит от тревоги. Где мне спокойно.