Ася Долина - У него ко мне был Нью-Йорк

Мой Д., кажется, ценит мои слова, мои тексты. Он стал поддержкой мне в тот труднейший период. Я не притворяюсь с ним никем.

Я — та, которая прошла через свои испытания, но сохранила в душе хулиганского ребёнка, к которому он, собственно, и протянул руки.

Мне и страшно, и стыдно, когда рассказываю то, о чём принято молчать.

Первое время после каждого поста мне было больно. Я вроде как и мечтала об открытом разговоре о своих переживаниях, но любой шаг — словно удар ножом. Я вся горела от стыда, вешала пост и не спала полночи, удаляла, вешала снова.

Целительный эффект от того, что ты проговариваешь свою историю вслух, оказался сильнее. Для меня работает. Действует. Как включить свет в комнате, которая пугает тебя в темноте кишащими монстрами.

Писать, рассказывать. О том, что пугало меня саму в своей же биографии. О фактах, которые хочется стереть. Об изменах. О газлайтинге. О кругах насилия. О сахарных шоу и их наркотической природе, сбивающей с толку. О перверзных манипуляциях. О терапии, снова и снова о ней.

И с каждым текстом я осмысляла и отпускала пережитый опыт. Это был мой способ сбросить с себя груз прошлого. Я приехала в Нью-Йорк трясущейся от нервного истощения запуганной козочкой, а сейчас я ощущаю себя воином света. Я даже физически стала крепче. И мышцы у меня почти железные благодаря йоге.

Я была слишком сильно мотивирована перспективой обрести наконец жизнь, наполненную радостью. Не быть больше грустной и стервозной, не быть такой травмированной, быть веселее, ресурснее, спокойнее. Осознать, отгоревать и отпустить.

Каждый мой текст о боли — это воздушный шар, отпущенный в небо.

Никогда не держи переживания в себе. Рассказывай, делись, ищи единомышленников, проси об эмпатии.

Мир не только злой, он ещё и полон поддержки, помощи, в нём много сокровищ.

Метель, всё монохромное от декабрьской непогоды, и спина моего Д. в дутой куртке впереди, его спина припорошена белым. Ура, мы дождались католического Рождества. Мы несём домой пушистую канадскую ёлку, я едва успеваю за ним, сердитый Нью-Йорк гудит вокруг.

И тут я получаю сообщение от моей подружки А. «Так устала от рождественского шопинга, что заснула прямо в библиотеке». И я дорисовываю в уме её очередную историю.

Пока мы в Бруклине выбираем правильное рождественское дерево, холод разрумянивает мою подружку А., и она, высокая и статная, бежит по Манхэттену в синем пальто нараспашку и набивает руками, которые не слушаются от холода, торопливые сообщения своему теперь уже постоянному бойфренду.

«Я уже скоро!», «Я бегу!», а её будто бы несёт толпа туристов. Через Нью-Йорк в рождественский период проходят десятки миллионов приезжих.

«It’s the most wonderful time of the year» [23] «Это самое прекрасное время года». (Цитата из рождественской песни.) .

Она — будто в реке из человеческой энергии, бубенцы «Армии спасения» слева и справа, запах карамели и сотни селфи на фоне рождественских витрин универмага «Мэйсис».

Моя подруга решила заглянуть в Нью-Йоркскую библиотеку, скрыться на время в её утешительной тишине и покое.

Огромные каменные львы у входа украшены алыми венками. Как же много людей на Пятой!

И вот — долгожданный покой книгохранилища. В фойе на первом этаже, напоминающем готический собор, — лучшая ёлка в городе. Усыпанная снизу доверху крохотными белоснежными огнями и бриллиантовыми ангелами, верхушка дерева упирается в потолок, две парадные лестницы, слева и справа.

И вот уже — аккуратные книжные стеллажи до самого горизонта, зелёное сукно на рабочих столах, уют деликатных настольных ламп.

Пальцы А. начинают уже медленно согреваться. Найти свой укромный угол в этом раю для любителей шелестящих страниц и наконец-то перестать торопиться.

Наверное, у каждого жителя Нью-Йорка есть секретное место, где можно перевести дух. Иначе тебя закрутит его водоворотами, не будешь успевать за его бескомпромиссными движениями.

В Рождество надо уметь спрятаться от суетящихся людей с огромными прямоугольными пакетами с подарками. Укрыться от стойких ароматов редких духов, которые так нравятся пожилым итальянским леди. Выскользнуть из нарядной толпы, несущей тебя прямо к катку возле «Рокфеллер-центра». Избежать вкусов пряного горячего шоколада, глинтвейна с гвоздикой и корицей, не уткнуться носом в Санта Клауса, кричащего «Хоу-хоу-хоу», или в хористов Метрополитен-оперы в разноцветных вязаных шапках, которые поют «Щедрик-ведрик», украинскую колядку, ставшую мистическим католическим гимном. Свечи в их руках.

Картинки проносятся перед глазами моей подружки А., и она засыпает, сложив руки на бархате библиотечного стола.

А просыпается она двумя часами позже. Вот тогда она мне и отправляет сообщение.

«Так устала от рождественского шопинга, что заснула прямо в библиотеке».

Представляю панику моей бедной А. Ведь ровно через час начинается балет «Щелкунчик» в Линкольн-центре в легендарной постановке Баланчина!

Говорят, это Нью-Йорк приучил весь мир ходить под Рождество на «Щелкунчика», ну а А. торопится в театр потому, что у неё там — свидание. С теперь уже официальным бойфрендом. Представляю себе её спешку.

Но она всё равно прибудет вовремя — свежая от колкого холода, и так высоченная, да ещё и на каблуках, в своём этом синем приталенном пальто. Они будут сидеть в пятом ряду партера, нравящиеся друг другу и сияющие, он, допустим, возьмёт её за руку во время второго акта.

Ну и потом — ещё одна рождественская ёлка. На этот раз прямо на сцене Линкольн-центра, когда поднимается занавес и начинается Рождество в самом спектакле, ёлка теперь уже — до самого потолка сцены.

Крысиный король, фея Драже и девочка Мари. Которую, кажется, в том году впервые танцевала темнокожая балерина.

А. не много мне рассказывала в итоге о том вечере, но она упоминала, что за время балета «Щелкунчик» снегопад в Нью-Йорке усилился настолько, что сделался совершенно аномальным. И когда они с её спутником вышли на площадь Линкольн-центра с фонтаном после спектакля, город превратился в Нарнию.

Ньюйоркеры, испуганные местными ураганами, как правило, боятся настоящей зимы, она здесь воспринимается как репетиция апокалипсиса. Дороги сразу пустеют, люди стремятся в свои тёплые квартиры, украшенные огоньками, а школы на следующий день чаще всего отменяют.

А мы, москвички, блуждаем в эти редкие часы по пустынным стритам и авеню и целуем снег, отгорёвывая фантомные боли по родной узорчатой зиме, душа всё равно её жаждет.

Так, вероятно, целовала снег и моя А. в тот вечер. Танцевала под снегопадом.

И это был не балет Баланчина, а, наверное, что-то вроде медленного танго.