Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

Дина всю дорогу жалуется то на Рику, то на Терезу, то на бесконечную глупость и бессмысленность происходящего, недоумевает, зачем она вообще сюда приехала. Поскорее бы ей вернуться домой: все оказалось совсем не так, как она ожидала. Я слышала это уже множество раз и могу пропеть с ней ту же самую песню хором, я даже начинаю поддакивать, но потом останавливаюсь и больше ничего не говорю. Я согласна с каждым ее словом, но у меня больше нет сил говорить об этом, раз за разом воспроизводя одни и те же картины и эмоции. Голову снова пытается сдавить железный обруч — какое-то невыносимое, невозможное напряжение. Я молчу и только слушаю, как Дина снова и снова, как заклинание, повторяет до боли знакомый перечень жалоб.

Мы играем ровно пять минут. Потом я неудачно бросаюсь за воланчиком, падаю, подворачиваю ногу. Она мгновенно распухает, образуя неестественно ровную круглую опухоль на щиколотке. На мгновенье я замираю на полу от боли и даже плачу. Бадминтон на этом для меня заканчивается.

Несмотря на лодыжку, мне почему-то становится легче. Я сижу и уже никуда не спешу, не переживаю, ни к чему не стремлюсь. Я даже не обеспокоена тем, что вечер так внезапно и нелепо закончился, выходные наверняка насмарку и предстоит еще не понятно какая возня из-за этого происшествия. Все это неважно, потому что как будто моя подвернутая нога и боль взяли на себя накопившийся негатив, а я, наоборот, освободилась от него.

Неожиданно совершенно посторонние люди проявляют столько внимания и участия, сколько не было ни от кого за целый год. Это люди, которых я вижу впервые в жизни. Вместе с Диной один таскает меня под руку, пока я, держась за него, неловко прыгаю на одной ноге в медпункт. Еще одна девчонка откуда-то приносит лед, другая накидывает мне на плечи куртку, вызывает такси. Незнакомый парень, по всей видимости, индиец, дает наличных денег на такси, потому что ни у меня, ни у Дины налички нет. Дина знакома с ним — они вместе играют в волейбол, но когда я потом хочу вернуть деньги, его и след простыл. Мы не знаем ни его имени, ни где он работает, а на тренировках он больше не появляется и никто не может вспомнить человека, которого мы пытаемся описать… Пока я жду такси, ко мне постоянно кто-то подходит, меня спрашивают, как я себя чувствую и как у меня дела. Когда ослабевает изначальная боль, то дела у меня, признаться, хорошо. Нога под ледяной подушкой чуть успокаивается, но ступать на нее я не могу.

Добравшись домой, кое-как запрыгиваю по лестнице к себе и думаю обо всем сразу: что, может, повезет, и ничего серьезного, и завтра пройдет, что в понедельник Тереза назначила мне встречу у клиента за городом, куда мы однажды ездили с Ксавье и Рикой, что туалет и ванна на втором этаже и забираться туда будет непросто, что у меня закончились продукты и есть особо нечего, а дойти до магазина превращается в целый квест, который я не уверена, что одолею, что вообще-то надо бы сделать снимок — пункт экстренной помощи находится в госпитале Святого Томаса напротив офиса, но попасть туда сейчас представляется еще менее реальным, чем добраться до магазина на соседней улице, и что, черт возьми, почему вдруг это неудобное, неуместное, нарушающее весь привычный уклад жизни происшествие кажется чуть ли не единственно правильным событием во всей череде последних месяцев, словно внезапно открывшаяся передо мной дверь?

Утром в субботу я открываю глаза и, откинув одеяло, первым делом смотрю на ногу. Синяк от ушиба равномерно расползся по ступне и поднялся вверх, образуя ровный круг чуть выше лодыжки так, что кажется, будто на мне надет странный пестрый сине-серо-красный носок. Даже пальцы посинели чуть не до ногтей. Ступать я не могу и, вытягиваясь в кровати, смотрю на мою комнату с белыми стенами и чернеющим в одной из них камином. Думаю о лестнице наверх, которую нужно преодолеть, чтобы попасть в ванну, вспоминая, как еще день назад я легко, не замечая, проскакивала ее вверх и вниз. Потом через оранжевые занавески в комнату пробивается солнечный луч — октябрьский день обещает быть теплым. Надо же, уже октябрь подходит к концу.

…Все выходные я почти не встаю с постели. Изредка выбираюсь на кухню. Ступать на ногу невозможно, но я приноровилась прыгать на одной ноге вдоль стен, чтобы было за что уцепиться, если что. Получается быстро. Я думаю, что это вывих, хотя усиливающаяся синева ноги наводит на мысль, не порвала ли я связки.

Арун спасает меня от голода и привозит продукты. Если бы не он, что бы я сейчас делала? Не умерла бы, конечно, так или иначе попросила кого-то, а может, заказала по интернету, но приятно, когда кому-то не все равно. Он заезжает ненадолго и только успевает рассказать, что решил вернуться в Индию и наконец начать процедуру развода.

На одной ноге я скачу на кухню и кручусь там, готовя себе еду. Неожиданно самым важным делом становится оптимизация движений. Надо быстро спрогнозировать, что взять из буфета и захватить по пути к плите из холодильника, потому что скакать туда-сюда мучительно: иногда я спотыкаюсь и норовлю упасть на больную ногу. О нет! Теперь приходится думать обо всех передвижениях, которые раньше совершались на автомате.

К вечеру воскресенья нога совсем синяя и болит. Понятно, что ни к какому клиенту я завтра не поеду, и на работу не пойду, о чем я сообщаю Терезе вечером в СМС.

Предстоит неделя подготовки ежемесячных отчетов. Я бы сказала, что самая напряженная из всего месяца, если бы у нас все недели не были напряженными.

«Я перенесла встречу с клиентом на четверг, так что поправляйся», — пишет мне Тереза утром в понедельник. Сама я не уверена, что к четвергу я снова буду скакать как ни в чем не бывало, и меня раздражает, что она даже не уточнила у меня, нормально ли это, но я тут же выкидываю ее из головы. У нас новая напасть: один из исходных документов по социальным взносам почти полностью неверен. Это выяснилось случайно — информация по социальным взносам идет в отчет, но, на наше счастье, клиент ею не пользуется. Марк случайно замечает несостыковки. Социальными взносами занимаются Кейтлин и Рика, поэтому, когда все выясняется, мы с Диной только переглядываемся, но предусмотрительно молчим. Я наконец уяснила, что не надо брать на себя чужую работу, даже если мы можем ее сделать, а другие — нет. Мы поделили обязанности честно — пусть они занимаются своими. Тем более что Кейтлин не просит помощи и ведет себя так, словно ничего не произошло и проблемы нет. Мы с Диной только плечами пожимаем. Я с усталым любопытством жду, чем все это закончится.

Зато Тереза не ждет. Она еще за неделю до этого на каждом совещании отдела начинает интересоваться: «А кто у нас занимается социальными взносами?» — и смотрит на меня. «Ими занимается Кейтлин», — отвечаю я как можно проще, ничего не добавляя к своему ответу. Это я тоже наконец выучила. Там, где можно промолчать — лучше промолчать. Если можно ответить односложно, то лучше ответить односложно и ничего не добавлять. А добавить мне хочется почти всегда, но я учу себя сдерживаться, и пока у меня получается. А потом Терезин вопрос начинает появляться с настораживающей частотой, и наконец он перестает в констатацию. «Ты отвечаешь за социальные взносы, правильно?» — говорит Тереза утвердительно. «Нет, — продолжаю я сохранять спокойствие, — за них отвечает Кейтлин». Но я знаю, что это — то чеховское ружье на стене, которое, я теперь точно знаю, однажды выстрелит.