Юкио Мисима - Жизнь на продажу

Ханио слушал Каору и невольно переполнялся гордостью. Сидя после ужина у телевизора, он не мог избавиться от ощущения, что они все втроём живут в идеальной семье, в мире и согласии.

Каору учился хорошо, он был очень прилежным учеником. Даже сидя у телевизора, он держал перед собой раскрытый учебник английского и во время рекламных пауз заглядывал в него, перелистывал страницы. А его мать — её было не узнать, столько энергии в ней кипело, — с головой погружалась в домашние дела, каждый вечер готовила Ханио разные вкусные и питательные блюда — обязательно печень, мясо, яйца. Она до блеска вычистила дом, где больше не пахло плесенью, а вечерами сидела у телевизора и вязала, работая красивыми гибкими пальцами. Тихая улыбка, озарявшая её лицо, говорила, что она на седьмом небе от счастья. Ханио и здесь не оставлял свою привычку внимательно просматривать колонки международных новостей в газетах, в которых прежде вместо строчек ему мерещились тараканы.

Нельзя сказать, что «супруги» никуда не выходили.

Иногда они совершали прогулки, но обязательно вместе.

Выходя из дома, госпожа Иноуэ пристёгивала тонкой золотой цепочкой правую руку Ханио к своему левому запястью и снимала её в прихожей, когда они возвращались домой.

Цепочка была тоненькая, поэтому никто её не замечал. Стоило госпоже Иноуэ легонько потянуть её, как она натягивалась и впивалась Ханио в кожу, и он сразу понимал, что от него чего-то хотят.

От такой жизни Ханио совсем обленился, ему даже стало лень выходить из дома.

Уютная домашняя обстановка и ничегонеделание сами по себя были приятны, но имелась и другая причина: он физически слабел с каждым днём и уже не хотел на улицу.

Однажды, прибавив шагу на перекрёстке, Ханио вдруг ощутил головокружение и понял, что ему уже недолго осталось. Нельзя сказать, что это его сильно беспокоило, скорее, раздражало и тяготило.

Странно, конечно, но он не чувствовал ни страха, ни того, что называют жаждой жизни. По мере приближения весны он слабел с каждым днём, постоянно хотелось спать. Всё шло к тому, что с приходом нового сезона он просто растворится, исчезнет.

Как-то раз Ханио в сопровождении госпожи Иноуэ решил навестить свою квартиру. Надо было заплатить за аренду.

Увидев его, консьерж выбрался из своего закутка:

— Куда ты подевался? Я уж не знал, что и думать. Вдруг исчез с концами… Ну и видок у тебя, однако. Заболел, что ли?

— Нет.

— Я чуть не упал, когда ты вошёл. Поглядел — краше в гроб кладут, честное слово.

Консьерж был любителем прекрасного пола, и его внимание тут же привлекла женщина, прижимавшаяся к Ханио. Ему хотелось отвести жильца в сторону и порасспросить обо всём, но золотая цепочка лишала Ханио возможности удовлетворить любопытство консьержа.

— Як себе загляну, ладно?

— Конечно. Это всё ещё твоя квартира.

— Я хотел вперёд заплатить, за вторую половину года.

Вместе с госпожой Иноуэ Ханио поднялся в квартиру и проверил ящичек, который, положив туда деньги, запер на ключ. Двести тридцать тысяч были на месте. Добродетель, похоже, всё ещё существовала в этом мире.

Госпожа Иноуэ несколько раз предлагала ему заплатить за квартиру, но Ханио отказывался. Он вручил сто двадцать тысяч консьержу, взял квитанцию.

— Какой ты обязательный человек.

— Просто не хочу, чтобы после меня остались какие-то обязательства. Родственников у меня нет.

После негромкого обмена словами с госпожой Иноуэ Ханио удостоверился, что объявление на двери повёрнуто правильной стороной — «ПРОДАНО», и они отправились домой, забрав накопившуюся почтовую корреспонденцию. «Будет что почитать», — подумал Ханио.

Но стояло ему приняться за чтение, как в глазах зарябило, на бумаге закружились белые огоньки.

Глядя на себя в зеркало во время бритья, Ханио с трудом выносил вид собственной бледной физиономии, но в тот день, когда он взялся разбирать почту, до него впервые со всей отчётливостью дошло, до чего его довело малокровие, — он уже не разбирал иероглифов.

— Что случилось?

— Да так. В глазах что-то потемнело. Не разберу, что написано.

— Бедненький! — Голос госпожи Иноуэ звучал бодро и весело. — Давай я тебе почитаю.

— Не надо. Обойдусь.

Всё равно письма не важные. Одно было от одноклассника. Ещё несколько — от незнакомых людей. В одном из них говорилось:

Я не знаю, кто вы, но, увидев объявление о продаже жизни, принял его за шутку. Но я не могу оставить это без внимания, поэтому и пишу.

Есть такая поговорка, знаете: «Тело — дар наших родителей, и беречь его — наш долг перед ними». Похоже, вы её не знаете. Тот, кто публикует в газете такое объявление, просто некультурный человек.

Вы не дорожите своей жизнью. Чего вы добиваетесь? До войны люди, имевшие честь называться подданными императора, были готовы отдать свою жизнь за родину. И вы собираетесь обменять свою жизнь на презренный металл только потому, что в мире, в котором мы живём, правят деньги?

Лично я возмущён этим миром наживы, но именно из-за такого человеческого шлака, как вы и вам подобные, денежные мешки могут править нами. Я прямо скажу: ваше объявление омерзительно. Это крайняя степень моральной деградации…

И ещё семь-восемь страниц в том же духе. Ханио представил средних лет мужика, бесцеремонного, со здоровым цветом лица, не работающего и имеющего много свободного времени. Он порвал толстое письмо и выбросил в корзину. Далось ему это нелегко. В пальцах совсем не осталось силы.

Другое письмо — от женщины, в котором было полно ошибок:

Ну ты даёшь! Круть какая! Это ж надо так врубить: Продаётся жызнь! А дальше чё? Хана? Я вот тоже жызнь прадаю, может паменяемся и нырь вместе в кроватку? А паутру вместе жызнью займёмся. Хачу подудеть в твою дудачку в арамате цвитущих роз. Будем кайф ловить, а? Ля-ля-ля! Женишься на мне?

Были и ещё письма с аналогичными предложениями.

Ханио так утомился от писем, что попросил госпожу Иноуэ выбросить их. Она без видимого труда разорвала своими нежными пальчиками — они лишь покраснели на кончиках от усилий — толстую пачку писем.

В тот вечер в спальне она с необычно серьёзным видом прошептала ему на ухо:

— Я сказала Каору, чтобы завтра он переночевал у родственников.

— Почему?

— Хочу, чтобы мы досыта насладились друг другом.

— Но мы каждый вечер только этим и занимаемся. Разве нет?

— Завтра будет не так, как всегда.

Женщина рассмеялась; Ханио показалось, что он уловил в её тёплом дыхании запах крови.

— Завтра я хочу быть уверена, что Каору здесь не будет.

— Но согласится ли он ночевать у родственников?

— Согласится. Он мальчик сообразительный.

— И что у нас будет?