Оксана Васякина - Рана

Я вышла из здания иркутского аэропорта и подошла к железному ограждению у дороги, оно было облеплено сероватым пыльным снегом. Там я сняла с плеч рюкзак и поставила ящик у ног. Телефон молчал, Ж. нигде не было, я написала эсэмэску и закурила. Ж. окликнула меня, она выходила из здания аэропорта и, подойдя, призналась, что планировала выпить кофе в тамошней кофейне, но самолет приземлился раньше назначенного времени и мы не пересеклись в фойе аэропорта. Тут же подъехал небольшой серый хетчбэк, за рулем сидела полная женщина, которую Ж. назвала Светой. Света повезла нас домой. Света была матерью друга и одноклассника старшего сына Ж. Так они и подружились – в родительском чате. Света вошла в квартиру вместе с нами, она погладила собак и перебросилась с Ж. несколькими фразами. Мы согрели чайник и разлили чай, пили его молча с ягодным пирогом.

В детстве мир Ж. казался мне динамичным и наполненным событиями и людьми. Теперь Ж. была нерасторопной, а мир вокруг нее сделался очень спокойным. Может быть, это ощущение появилось от того, что я приехала из невротичной суетливой московской жизни. Я долго мылась, потом долго доставала книги, привезенные в подарок, потом долго и неторопливо мы рассматривали эти книги вместе с ней и ее младшей дочерью.

Вечером мы жгли костер в березовой роще и говорили. К костру пришли несколько подруг маминой молодости, они принесли большой алый бархатный фотоальбом и рассматривали его вместе с Ж. Фотографии в альбоме были совсем выцветшие, бело-серые, некоторые наполовину засвечены неловкими руками фотографов-любителей, какие-то заляпаны желтыми масляными пятнами. Все говорили о маме с любовью, обсуждали рак и вспоминали, как вместе ходили в горы. Иногда одна из женщин находила в альбоме какой-то снимок и начинала хохотать, рассказывая историю про то, как кто-то провалился под лед, напился до беспамятства, потерялся в лесу, и предъявляла всем доказательство – фотографию. Все по кругу передавали друг другу снимки и смеялись вместе с ней. Это был другой, очень большой мир их молодости, и у меня не было ключа к их переживаниям. Я могла только смотреть на них и тосковать от их веселости. Иногда мне было совсем неловко, потому что названных имен я не знала. Их память была памятью времен до моего рождения, когда всем им было лет по семнадцать. Они были другими, отдельными людьми, их отдельность меня удивляла и завораживала.

Я никогда не знала этих женщин, но слышала их фамилии от мамы и Ж. Когда начало темнеть, вино закончилось, а изображение на фотографиях рассмотреть было невозможно, мы пошли в дом. Там пили чай и говорили о костре. О том, что этот костер был в честь мамы. Ж. и другие женщины отказались смотреть на урну, Ж. обещала попрощаться во время похорон, она уже купила билеты в Усть-Илимск. Другие же боялись приближаться к смерти и ее плодам. Ящик с маминой урной стоял на полу в комнате у моей кровати. Вечером я подошла к нему, щелкнула замком и проверила, все ли с ней в порядке.

На следующий день мы вышли из дома рано и, добравшись до центра, сели на маршрутку до Байкала. Поездка на Байкал всегда была обязательной, когда я бывала в Иркутске. Маршрутка шла по городу, и я узнавала места своего детства – район Лисихи, зеленый и застроенный пятиэтажками, там мы жили с Ж., когда мне было лет тринадцать. От Лисихи можно было доехать на прямом автобусе до района Солнечный, в котором и до сих пор находится городской яхт-клуб, где работала Ж., а я ходила на маленькой яхте с пятиугольным парусом класса «Оптимист». Часто денег совсем не было, и я шла до Солнечного пешком. На дорогу уходила пара часов, я шла с рюкзаком, груженным яхтенным оборудованием, веревками и бегунками. А иногда пустая или с Джойкой на поводке. Идти нужно было прямо вдоль широкой Байкальской улицы, мимо магазинов, церквей и заброшенного еврейского кладбища, а после большой развилки следовало повернуть немного налево и по той же Байкальской дойти до Солнечного. Если же ехать дальше Солнечного, то можно попасть в яхт-клуб «Исток», он не городской, там мы жили в палатках и ходили на яхтах по заливу. Тамошнего леса я боялась, туда я попала девочкой семи лет. Мама, собирая меня в яхтенный лагерь, отчего-то не подумала и купила мне футболку с принтом из фильма «Титаник», Ж. долго сокрушалась над маминой недальновидностью. Ну кто, говорила она, отправит ребенка ходить на яхте в футболке с «Титаником»! Надо признать, Ж. не любила Ди Каприо, а вот Брэда Питта любила и любит до сих пор. Для нее он был и остался идеальным воплощением всего мужского. Мне купили этот дурацкий топик не потому, что я любила Ди Каприо или «Титаник». Фильм этот я видела, но чувств он во мне вызывал мало. Теперь я догадываюсь, что связано это было не с тем, что я была в оппозиции к мейнстриму, а с тем, что я в принципе была достаточно черствым и невосприимчивым к сентиментальному кино ребенком. Роман героев Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет не вызывал у меня никаких переживаний. Меня скорее поражало то, что такая большая машина до сих пор лежит где-то на дне океана. Меня поражало то, что она есть и занимает в этом мире место. Но выразить этого я не могла. Топик с «Титаником» мне был велик и выглядел как полноценная футболка, он был последний и с затяжкой на рукаве, поэтому рыночная продавщица скинула нам полтинник. Я согласилась на покупку этого топика, потому что у всех девчонок были футболки с таким принтом, а отставать я не хотела.

Я боялась истоковского леса. Там росли огромные кусты болиголова, а еловая роща была изрыта продольными бороздами. Когда мы бегали по лесу и играли в индейцев, мне казалось, что эти рытвины – самые настоящие окопы, оставшиеся после Великой Отечественной войны. Но какая Великая Отечественная в Сибири? Эти борозды накопали лесники, чтобы останавливать лесные пожары. По вечерам под елками загорались пятнышки гнилушек, и они были как маленькие звездочки в земле. Совсем далеко, пугали меня взрослые дети, в лесу живет женщина, которая сидит на старых могилах у обрыва и плачет. Они ее видели. Леса я боялась, он был страшный, синий и чужой. Однажды Джойка убежала в лес, и я за ней погналась. Я бежала по траве, мимо елок и разрушенного забора, увитого колючей проволокой, и отчаянно звала собаку. А потом, задохнувшись от бега, остановилась и поняла, что я глубоко в лесу. И лес живой. Я почувствовала, как лес смотрит на меня всем своим существом. Взгляд его был диковатый, неприятный и как будто мертвый. Я заблудилась. Тогда я побрела на просвет, ведь я знала, что там, где просвет, – берег залива, а по нему я смогу добраться в лагерь. Но просветом оказалась всего лишь небольшая поляна, утыканная низкими лиственными деревьями и крапивой. Я задышала тяжелее, мне было страшно, но лесу я своего страха не показала. Я очень громко крикнула Джойку еще раз и прислушалась. Всюду была лесная тишина, и куда идти, я совершенно не понимала. Я знала, что где-то стоит наш лагерь с большой брезентовой полевой кухней и ржавым эллингом для яхтенного снаряжения. Но это все очень далеко, а я попала в какой-то параллельный мир без людей и собак. Я еще раз крикнула и в ответ услышала другой крик: кто-то искал меня. Тогда я пошла к ним навстречу, и они вывели меня из леса. Джойка прибежала вечером.