Александр Проханов - Горящие сады

Проводник и Соломау подошли к хозяину хижины. Раскланивались, пожимали друг другу руки, обменивались приветствиями. Бобров, не понимая языка, слушал краткие, гулкие, словно из крынки излетавшие звуки. Рассматривал утоптанный гладкий двор, сложенный из закопченных камней очаг, плоский с углублением камень, убеленный и выщербленный бесчисленными истертыми зернами. Из-за тына слезно и кротко смотрела тощая коровья морда. У женщины на худых запястьях висели браслеты, в ухе, под кольчатой измельченной прической, качалась серьга. Вид этих настороженных, изумленных людей, едва прикрытых одеждой, каменные орудия, запах дыма, животных, невидимых, киснущих, недавно содранных шкур создавали впечатление первобытной древности. И «лендровер», автоматическое оружие, амуниция солдат своими пряжками, колесами, дулами отрицали эту робкую, зацепившуюся за землю жизнь. Грозили тронуть неосторожно, отсечь ее хрупкие корни, умчаться дальше, даже и не заметив крушения. Как трактор, пройдя по дюне, сдирает зыбкую сетку трав, сводя на нет столетнюю работу растений, удерживавших, оплетавших пески. Превращает дюну в пыльный подвижный бархан.

Хозяин скрылся в хижине и скоро опять появился, держа в руках хромированный транзистор. Вытянул усик антенны, крутил рукоятку. Соломау бережно принял беззвучный приемник, осматривал его, поворачивал. Бобров приблизился и пожал хозяину руку, твердую, сухую, шелушащуюся ладонь крестьянина, избитую о мотыгу. Отвечал улыбкой на его испуганно-виноватую, щербатую улыбку.

— Этот транзистор подарил ему белый летчик, — сказал Соломау. — Он знает, где аэродром. В приемнике кончились батарейки. Летчик обещал привезти новые.

Бобров принял от Соломау приемник. Прочитал выдавленную на пластмассе надпись: «Сделано в Южно-Африканской Республике».

— Его зовут Меамбо, — продолжал Соломау. Мужчина, услышав свое имя, кивнул. — Он знает, где аэродром и склад с горючим. Он гонял туда скотину и несколько раз виделся с летчиками. Они сказали ему, что прилетели из Мапуту. Что они инженеры и будут строить дорогу. Просили проследить, чтобы никто не тронул горючее. Подарили ему сахар, муку и транзистор. Он готов показать нам аэродром.

Хозяин еще раз кивнул. Унес свою драгоценность, мерцавший металлом транзистор, в хижину. Вернулся и что*то сказал жене. Пошел в сопровождении Соломау к машине. Проводник в панаме остался у хижины. Устало присел в тени, довольный, что его оставляют в покое.

Они снова катили, сжатые душным железом, огибая кусты и деревья. Меамбо указывал направление узким скрюченным пальцем, словно прокалывал в зарослях дыру, пропуская невидимую дратву — все ту же незримую, проходящую сквозь саванну силовую линию.

Добрались до кустистой ложбины, встали, загнав машину в тень просторной акации. Соломау, Меамбо и два солдата ушли на разведку. Остальные повалились в тень. Расшнуровали ботинки. Пили, осторожно промывали глаза. Машина остывала, тонко звенела, будто в ней поселился сверчок.

Он был измучен. Рубаха и брюки казались жаркой, едкой примочкой. В голове продолжалось гудение. И, желая покинуть это близкое от машины, вибрирующее пространство, он брызнул себе на лицо теплой водой из фляги, шагнул за акацию, на хрустящую сухими чешуйками землю. И будто прошел сквозь стену, в иной свет и воздух. Шаг за шагом удалялся от поля тревоги, погружался в слабое, нежно пульсирующее поле природы. В шелест мелких стеблей под ногами, в робкий посвист невидимой птахи, в переменное жарко-прохладное дуновение. Щурясь, почти закрыв глаза, шел на это дуновение, вверяясь ему, меняясь в нем, сбрасывая металлические и бензиновые запахи. Шел, подхваченный струящимся ветром, неся под закрытыми веками неяркое свечение солнца.

Он услышал внезапный хруст, испугавший его скачок, глухой стук о землю. Успевая раскрыть глаза, еще пугаясь счастливым испугом, увидел вскочившую из-под куста, метнувшуюся в ударе копыт низкорослую антилопу. Ее острый костистый хребет, желтую пятнистую кожу, жилистые, струнно-сильные ноги, толкнувшие вперед шар мускулистого тела, вытянутую заостренную нежно-коричневую голову. И вся она в стеклянном блеске ворсинок, скосив сердоликовый глаз, возникла на одно мгновение и тут же исчезла, оставив в зрачках свой фотоснимок. Застывшее в солнечном воздухе изображение животного, поджавшего хрупкие ноги.

Эта встреча восхитила его. Ему было удивительно и счастливо думать, что антилопа услышала его еще издали. Чутко вытянув шею, ловила его приближение, его шаги, его запахи. Он не знал о ней, а она уже знала, уже видела его сквозь редкую зелень куста.

Он нагнулся, тронул руками неглубокую песчаную выемку, где лежало животное, подстилку из вороха блеклых засохших соцветий и древесных чешуек. И ему казалось: он улавливает неулетучившиеся запахи зверя. Она, антилопа, где*то близко, отбежала и слушает, уперев в землю заостренные резные копытца, обратив в его сторону чуткий лик. Этот продолжавшийся незримый контакт был связью, долгожданной и истинной, с другой саванной и Африкой, с древним, вечным и чудным, пустившим его в себя, уготовившим ему место под прозрачной тенью куста с чуть видной звериной лежкой. Обещавшим ему иную долю и жизнь.

Это было так сильно, так сладко. Было связано с преображением мира. И оно, это преображение, совершалось не взрывчаткой, не пулей, не нацеленным в мир оружием, а чудом. Волнением ветра, прозрачной колеблемой тенью, легким скоком пробежавшего зверя. Он стоял на коленях, касаясь ладонями теплой земли в том месте, где недавно лежала антилопа. Гладил ее глянцевитые дышащие бока, вздрагивающий пружинный хребет, шелковистые прижатые уши. Заглядывал в неиспуганные, выпуклые, отражавшие его облик глаза.

Медленно, улыбаясь, брел среди зарослей, неплотных, сквозных, прерываемых солнечными прогалинами. Саванна была недикой, возделанной, но не человеком, не мотыгой, не плугом, а иным, изначальным садовником, посадившим и этот глянцевитый округлый куст, и рядом струящееся волнообразное деревце, населившим свой сад быстроногими антилопами, свистящими птицами, бесшумными пролетавшими бабочками.

Бабочки, огромные черно-зеленые броминусы и нежноголубые элегры, вспыхивали, появлялись на миг, озарялись солнцем. Их подхватывало, переносило через сферу плотного, непроницаемого для полета воздуха и влекло вниз, за древесную крону, всех по одному и тому же пути. Он пошел вслед за бабочками, поднимая кверху лицо, чувствуя близкое, напряженно распростертое тело бабочки, гонимое лучами и дуновениями, планирующее вниз за дерево, на невидимую близкую цель.

Вышел на поляну, увидел цветущий куст. Тот распушился в самом центре круглого, напоенного светом пространства. Отбрасывал легкую тень. И в его вершине, в белых соцветиях клубились, порхали бабочки, сотрясали цветы, переливались, взлетали. Страстно, слепо падали в пахучие кисти, перебирая их лапками, вонзая крохотные пружинки своих хоботков. Весь куст дрожал, осыпался лепестками, опьяневшими бабочками, чуть слышно звучал. Бобров, восхищенный, окруженный цветами и бабочками, шагнул в этот куст, встал среди расступившихся веток.