Александр Проханов - Горящие сады

Ему показалось вдруг: здесь, под ветвями, существовало пространство как раз для него. Повторяло контуры его плеч, его ног, очертания его лица. И он встал именно туда, где и было уготовано его истинное, принадлежащее ему в природе место. Здесь, через этот куст, через эту поляну, проходит блестящая ось, центр мира. И теперь, встав в этот центр, он совпал с легчайшей спицей, на которую надета земля. Ему казалось, у него обнаруживается новое зрение, новый слух, новый разум. Вот-вот увидит сквозь ветки, сквозь их яснопрозрачную оптику истинное, уходящее в бесконечность пространство. Его слух улавливал тончайший шум, издаваемый растущими листьями, шелест цветочной пыльцы, продвижение корней в земле. Он почти понимал лепетание бабочек, язык антилоп и птиц. Он стоял в кусте, готовый к прозрению. Глаза его оделись влажной лучистой влагой. Он чувствовал приближение огромного ясного знания. Бабочки садились ему на одежду, на руки. Не боялись его, принимали за куст. Он и был этот куст, испускавший из себя побеги, окружавший древесными объятиями небо с полетами светил. Уходящий корнями в землю, в толщу, вглубь, до раскаленного пылающего ядра, но не жгущего, а творящего. Утратив имя, без прошлого и без будущего, он был центром мира, царил в своем прозрении, в бессмертии, в желании любви и блага.

Это длилось одно мгновение. Но близко, за деревьями раздались сигналы машины. Властно, требовательно выкликали его, называли по имени. Смещали центр всего. Выхватывали его из ветвей, возвращали в реальное пространство и время. Ввергали в истинную, вмененную ему задачу.

У машины солдаты, раскрыв в торце двери, выгружали взрывчатку. Другие штыками секли и кромсали кусты, вырубая шесты. Просовывали их под проволоку, перематывающую тюк со взрывчаткой. Соломау вместе с шофером извлекли из-под лавки ручной пулемет и зеленые металлические коробки с патронами.

— Есть! — сказал Соломау, когда Бобров подошел. — Есть аэродром! Мы нашли!

Он был возбужден. Его азарт был нацелен в начавшееся действие, знакомое ему и понятное. В нем не было утомления. Обнаружились скрытые источники силы. Ладонь гладила, словно ласкала, ствол пулемета. Рука казалась вороненой как сталь, в таких же радужных металлических отливах.

Солдаты подняли на шестах взрывчатку, положили себе на плечи и пошли. Соломау нес на плече пулемет, поправляя, отталкивая мешавшую ему фотокамеру. Бобров подхватил жестяную, покрашенную в зеленое коробку с патронами. Шофер и Меамбо остались возле машины, принялись набрасывать на нее отсеченные ветки, маскировать под акацией.

— Надо пешком, — говорил Соломау, протаскивая пулемет сквозь колючие заросли. — Чтоб не было машинного следа. Может остаться след. Сверху заметно, — он посмотрел на небо, и Бобров, пронося патроны, выдираясь из колючек, рванувших ему кожу до крови, вдруг отчетливо, как бы просыпаясь, отмахиваясь от недавнего наваждения, ощутил себя в зоне опасности, в зоне близкого боя.

Прогал в кустах, воздух в нем обрел металлический отсвет, как и ствол пулемета, как и гибкая, с браслетом, рука Соломау. Глаза были готовы к появлению в небе металлического предмета, к появлению самолета.

Кусты неожиданно кончились. Открылась длинная, белесая пролысина, словно песчаная отмель.

— Вот он, — сказал Соломау. — Я знал, что он должен быть. Вот аэродром подскока.

Соломау был почти весел. Его посетила удача. Почти любовно, как крестьянин ниву, он оглядывал поляну. Обегал глазами опушку, отыскивал в небе невидимую малую точку, следил за ее приближением, снижал ее над резными вершинами, превращая в подскакивающий, бегущий, гасящий бег самолет. И тогда левый, обращенный к низкому вечернему солнцу глаз сжимался, а правый лилово вспыхивал, как раструб пулемета. Посылал в застывший белый фюзеляж самолета тугие продольные очереди.

— Завтра утром он будет здесь! Мы подготовили ему посадочную площадку!

Они шли по поляне — Соломау, Бобров и растянутая цепочка солдат, отбрасывая длинные тени. Наклонившись к земле, Бобров различил следы от ударов самолетных колес, сбивших дерн, прочертивших, продравших грунт. Во вмятине, свежей и черной, лежал на спине мертвый жук, металлически-синий. Муравьи копошились, прогрызая его хитин. Подумал: когда-нибудь вспомнит этот маленький фиолетовый слиток в выемке от самолетных колес.

Они сложили ношу на землю. Ставя патронную коробку рядом с кулем взрывчатки, Бобров увидел красный, врезанный в ладонь отпечаток, след его участия в боевой операции.

Он шел за Соломау краем поляны на близкий, усиливающийся запах бензина. Под деревьями, в глубокой траншее, лежали железные бочки с горючим, выкрашенные в оранжевый цвет, чуть прикрытые жухлыми ветками. Тут же стояла маленькая ручная помпа, был свернут шланг с хромированным штырем-пистолетом.

— Заправка, — сказал Соломау, оттаскивая ветки, раскрывая фотокамеру, делая несколько снимков, сверху, со стороны, стараясь захватить в кадр английские литеры, оттиснутые на оранжевых бочках, помпу и шланг.

Сюда, к краю поляны, подруливал самолет. Здесь наполнял свои баки. Трава была выжжена бензином. Валялась масленая, перепачканная ветошь.

— Накопитель горючего. Сюда он подрулит непременно. Здесь и будем минировать. — Соломау щелкал камерой, рассуждая вслух.

Тут же рядом в земле было вырыто укрытие под тонким накатом. Спустившись вниз в душную, пахнущую вениками полутьму, Бобров различил широкие нары, застеленные брезентом, врытый рукодельный столик, набранный из тонких, неловко отесанных досок, похожий на ксилофон. Стояла пепельница с окурками. Валялась скомканная цветная бумага. Лежала на нарах старая, засаленная, малинового цвета каскетка. Соломау пошарил внизу и выставил на стол пластмассовые прозрачные фляги, завинченные зелеными пробками. «Пресная вода», — прочитал на наклейках Бобров и тут же: «Сделано в ЮАР».

— А я думал, может, виски найду! Да нет, виски они в кабине возят!

Бобров сидел на нарах, представляя себе, как отдыхали здесь летчики и подрывники из батальона «Бур». Курили, готовили себя к бою, не снимая оружия. Или возвращались обратно, изнуренные, запыленные, оставляя за собой взорванные мосты и дороги. Его белые братья по расе, противники по убеждениям.

— Раньше они прилетали к нам на уик-энд, на отдых. В отели на побережье, с аквалангами для подводной охоты. Теперь они прилетают на другую охоту. Как видно, не совсем безопасную, — говорил Соломау, извлекая из-под нар и выкладывая на стол металлическую аптечку с крестом и спекшийся окровавленный бинт. — Некоторые из них остаются навсегда в Мозамбике.

Бобров помогал ему выносить на свет и раскладывать на куске брезента фляги с водой, пепельницу, аптечку, растрепанный англо-португальский словарь. Соломау снимал все это многократно, в низком вечернем солнце, окрасившем кусты и поляну в красные горячие пятна.