Александр Проханов - Горящие сады

Они быстро шли по тропе. Бобров старался запомнить тропу, свои пыльные башмаки, смятый мундир Антониу, всякую малость.

В редких смятых кустах сидели солдаты. На поляне минометный расчет примостился у своих минометов, расставленных в позе недавнего залпа. Но люди уже копошились у маленького костерка, что*то пекли и закусывали. На тропе валялся обшарпанный велосипед с расплющенным колесом, и Бобров, нагнувшись, разглядел его марку: «Хонда. Гонконг». Двое солдат вели третьего, раненого, с забинтованным лбом, с красно-сургучным пятном. И Бобров, уступая дорогу, ощутил его рану, как короткий, коснувшийся лба ожог.

Они вышли на большую поляну, уставленную круглыми хижинами, ребристыми, с коническими тростниковыми крышами. База была похожа на простую деревню и пахла дымом, не пороховым, а домашним, тонким запахом деревенских жилищ.

У ближайшей хижины стояла знакомая короткоствольная пушечка. Солдат отирал ей щиток какой*то цветастой тряпкой, похожей на женскую юбку. Слышалось тихое ровное стенание, напоминавшее поскуливание. У хижины, босоногие, тесно сбившиеся, не выходя за пределы невидимого, им отведенного круга, толпились женщины. Плакали, подвывали, топотали на месте, взявшись за руки, глядя на солдат, проносивших мимо оружие.

— Это их женщины, — сказал Антониу. — Их берут с собой на базу. Угоняют силой.

И Бобров, проходя сквозь их покачивание, топотание, старался запомнить бессловесный, похожий на ритуальный мотив плач, большую, с раздвинутыми пальцами, притопывающую женскую стопу, металлическую серьгу в мелких, кольчатых волосах.

— Вот они. Восемь убитых. Но многим удалось ускользнуть. Батальон продолжает преследование! — Антониу пальцем указал на лежащих людей в невоенных, выцветших, взлохмаченных одеждах. Только на одном убитом были пятнистые штаны и военные бутсы.

Бобров, минуя аккуратный, выложенный старательно ряд, стремился запомнить педантизм, с каким были положены тела, и вывернутые наружу, почти белые ладони молодого, в розовой рубахе, мятежника, и растопыренные врозь бутсы, прочертившие по песку две бороздки, и студенистые, полные остывающих слез остановившиеся глаза.

— А вот здесь наши. Мы троих потеряли.

Там, куда кивнул Антониу, подобно трем вырубленным под корень желто-зеленым деревьям, лежали солдаты. И Бобров, сразу узнавая Роберту, не пугаясь, а мучительно изумляясь своему знанию об этом, лишь казавшимся там, в ложбине, предчувствием, пытался понять, когда появилось знание. Когда солдат уходил, искал его взгляд, желая за него ухватиться, а он, Бобров, не протянул ему взгляд, отделил от себя, в своей беспомощности, чувствуя неодолимость его смерти. Или раньше, в колонне, когда шли по пескам, и Роберту уже нес в себе свою смерть, а он, Бобров, в своем тонком прозрении, обманывал себя, отговаривал, запрещал себе думать об этом. Или раньше у обочины, когда тот протянул тетрадь и Бобров суеверно, обманывая его и себя, сделал надпись, пожелав ему блага. Откупался от смерти, отдаривался от нее, отдавая ей на откуп Роберту. Или раньше, при первом свидании в Мапуту, когда мать отпускала сына, он, Бобров, угадал, проникся этим женским горючим всеведением. Во время всех этих встреч и свиданий Бобров следил, как Роберту приближается к смерти, и был бессилен его уберечь, остановить движение, бывшее частью общего, сверхчеловеческого движения мира, воюющего, двигающего махинами материков и народов.

Миновали убитых. Обогнули груду сваленных велосипедов, сцепившихся рулями и спицами. Растресканное велосипедное зеркальце послало ему в зрачок бесшумный, без пули, выстрел.

Окруженные солдатами, жались к деревянной изгороди пленные. Затравленные, окровавленные, в клочьях одежды, словно их протащили сквозь колючие заросли. Офицер схва-тил одного за ворот, сворачивал рубаху в узел, молча тряс, и пленный ошалело колыхался, мычал, мотал курчавой молодой головой.

На открытой, окруженной хижинами площадке стоял комбриг. Пропустил обе ладони под ремень, чуть выставив ногу, а перед ним под дулами конвойных, худые и длинные, в грязно-белых замызганных шортах, без шапок, с перепутанными белесыми волосами, стояли англичане — Бобров их мгновенно узнал — Колдер и Грей. Поражался издали их худобе, их согнутым позам, надломленной, умоляющей жестикуляции.

— Сеньор офицер, поверьте, мы не буры, мы не военные! Мы инженеры! Подданные Великобритании! Нас держали в плену! Поверьте! — Грей говорил по-английски, видел, что его не понимают. Прижимал к груди длиннопалые исцарапанные ладони, хватал запавшим ртом воздух. Провалившиеся щеки искрились грязно-желтой щетиной.

И Бобров вспомнил его, недавно сидящего в баре, лениво колыхающего хрустальный стакан. Испытал большую жалость к нему, радость, связанную с его избавлением. Второй инженер, Колдер, едва держался, искал, за что бы схватиться, натыкался на стволы автоматов.

— Антониу, переведите комбригу. — Бобров приблизился к ним. — Это действительно те самые два англичанина, которые были захвачены мятежниками три дня назад на реке Пунгуе. Я могу засвидетельствовать. Я познакомился с ними еще в Мапуту. И продолжал знакомство в Бейре. — Он повернулся к инженерам, пожал им руки. — Как я рад вас видеть, мистер Колдер! Как я рад за вас, мистер Грей!

— О, мистер Бобров! — не изумляясь встрече, бросился к Боброву Грей, сжал его запястье крепким, цепким пожатием, страшащимся и благодарным. — О, мистер Бобров, если бы вы знали!

— Это два инженера, похищенные при нападении на насосную станцию, — повторил комбригу Бобров.

И тот пристально оглядел спасенных, близких к нервной истерике англичан. Что*то сказал, повернулся к конвойным.

— Пусть принесут им еду и воду, — перевел его слова Антониу.

И комбриг пошел прочь, маленький, ловкий, утрачивая интерес к англичанам. Те смотрели ему вслед, молча жестикулируя, не успев произнести слов благодарности.

Солдаты принесли полведра воды, лепешки, кусочки сушеного мяса. Бобров из кружки полил инженерам на руки, и они, проливая воду в горячую пыль, промывали свои ссадины, рассеченные в кровь ноги, красные глаза. Жадно пили и ели, не успевая ломать лепешки, набивая щеки едой. Кивали благодарно солдатам. Бобров удивлялся: неужели это тот самый Грей, что, чуть опьяневший, привалившийся к резной стойке, судил о белом превосходстве.

— Мы вам так благодарны, мистер Бобров! — Колдер не давал себе труда объяснить появление здесь Боброва. Объяснял общим чудом спасения. — Если бы вы знали, что мы пережили!

— Все уже позади, — отвечал Бобров. — Здесь, недалеко, вертолет. Он доставит вас в Бейру. Там вам окажут медицинскую помощь.

— Они напали на наш вагончик днем, когда мы отдыхали, — Грей утолил свою жажду, но смотрел на кружку с водой, словно боялся, что ее унесут. — Они перебили охрану. Я видел, как они в упор застрелили солдата, прямо у нашего порога. Выстрелами разогнали рабочих. Они сожгли два бульдозера, грузовик и наш дорожный «лендровер». Нас связали и кинули в другой грузовик и вместе с нами — взятого в плен солдата. Сначала нас везли в грузовике без дороги, и мы ужасно колотились о доски, — вот они, эти ссадины и занозы! Нам не позволяли встать и ухватиться за борта. Два раза жестоко ударили. Потом %нас привезли в какую*то чащу, где кончалась всякая езда, и грузовик буксовал в песке. Сволокли нас на землю, слили из бака бензин и подожгли грузовик. Мы думали, они нас бросят в огонь, так близко и жарко горела машина. Они не позволили нам сделать ни шага в сторону. Вот видите, вся моя одежда в саже и копоти! Потом они вырубили два длинных шеста, поставили нас и пленного солдата между этими палками, привязали к ним наши запястья и погнали вперед. Мы шли, привязанные к шестам, по этим ужасным пескам. Нельзя было вытереть пот, протереть глаза. Когда стемнело, нас, не развязывая, заставили лечь. Было жутко лежать и слышать, как по тебе ползают мохнатые твари! Я был готов сойти с ума! Мы с Колдером молились, пели псалмы, чтобы не потерять рассудок! Утром нас снова гнали без воды, без еды и пригнали сюда, в деревню. Заперли всех троих в хижину, которая, видимо, служила тюрьмой.