Александр Проханов - Горящие сады

Он замолчал. Жадно схватил кружку, стал пить, судорожно пульсируя горлом. Но был уже без того переполнен водой, захлебнулся, закашлялся. Долго бился в кашле. Бобров легонько постукивал его по спине, оглаживал по плечам, пока тот не успокоился. Благодарно и жалобно ему улыбнулся.

— К вечеру за нами пришли, — торопился он продолжить рассказ. — Привели вот на этот плац. Тут было много народу, должно быть, все население деревни, весь их отряд. Они стояли по кругу, освободив в середине большое пространство. Многие были с оружием. Они развязали пленного африканца, отделив его от нас, вывели его в центр и ударами заставили согнуться. Заставили его упереть палец в землю, как ножку циркуля, и так, согнувшись, приказали бежать. Погнали его вокруг его собственного пальца. Сначала он не понимал, чего от него хотят. Пробовал разогнуться, убирал палец. Тогда они его били длинными палками, и он снова начинал кружить. Он бежал очень быстро, как волчок. Потом стал уставать. Они его подгоняли ударами. Глаза его налились кровью, и он страшно хрипел. Они его все подгоняли. Он упал и лежал, а они его били и снова заставили подняться. Гнали вокруг пальца. Глаза у него выпучились, словно вывалились из черепа, красные, как пузыри, и изо рта его пошла кровь. Они смотрели, как он бьется и умирает. Потом они направились к нам, и мы думали, что настал наш черед, и простились друг с другом. Но нас снова отвели в тюрьму.

Потом произошла метаморфоза. Они нашли наши паспорта. Среди них оказался человек, читающий по-английски. Он извинился перед нами за ошибку. Говорил, что англичане и американцы их друзья и те, кто плохо с ними обращался, уже наказаны. Они принесли нам мясо, кокосы и даже пиво. Предлагали женщин. Обещали отправить в Бейру.

Наутро началась стрельба. Ударили пушки и минометы. Взрывы были совсем рядом, и мы думали, что нас убьет взрывом. Потом здесь был бой. Нас взяли солдаты. Наверное, они подумали, что мы белые из Южной Африки, помогаем повстанцам. Мы решили, что они нас сейчас расстреляют. Но — подоспели вы, мистер Бобров, и спасли нас!

И так велико было его волнение, так велико потрясение, что он, не стыдясь, схватил руку Боброва, упал ему лбом на плечо и зарыдал, громко, дергая худой, грязной шеей, острыми лопатками.

И Бобров, утешая его, сострадая, думал, что этот, еще недавно инфантильный, вне политики, европеец, приехавший в Африку делать инженерное дело, собирать коллекцию бабочек, получил здесь страшный урок политики, которым неизвестно как, но в будущем непременно воспользуется.

К ним подходил комбриг в сопровождении офицеров.

— Надо идти. Ждет вертолет, — сказал Антониу. — Батальон продолжает преследование. Здесь нечего делать.

Комбриг прошел мимо, маленький, твердый, знающий свои пути и задачи. Они двинулись следом.

Бобров увидел, как солдаты копают ямы, готовясь хоронить убитых. И мысль о Роберту напоследок ударила больно, как невидимая, налетевшая сила.

Другие солдаты уничтожали базу, поджигали хижины. Кидали на тростниковые крыши зажженные сучья. Сухой тростник быстро вспыхивал, трещал, взрывался. Где*то по-прежнему выли женщины.

Они шли среди горящих хижин в едком дыму. К подошве пристал и никак не хотел отцепиться окровавленный бинт. «Дым Африки», — снова подумал Бобров, сбивая марлю с ноги. Старался поспеть за комбригом. Старался запомнить этот дым и женские вопли.

Он летел из Бейры в Хараре, бывший Солсбери, расположив в салоне «боинга» свой маленький дорожный баул, оставив на вечерней земле, среди красноватых, в последнем солнце долин огромную поклажу недавнего стреляющего и стенающего опыта. Не брал его с собою в полет. До времени. До возвращения в Мапуту.

Салон был мягко освещен. Легкая счастливая музыка, и мощное шелестение турбин, и прошедший по салону медлительный белолицый пилот, и смуглая, с тонким запахом духов стюардесса, и респектабельная необильная публика в креслах — все говорило о другой, поджидавшей его реальности. О возможности покоя — не ума, не духа, а изнуренного, исстрадавшегося тела, еще хранившего под свежей, чистой одеждой раздражения и ссадины, укусы москитов и ожоги от раскаленного песка. И там, в этой близкой реальности, ожидала его встреча с другом, с Витенькой Старцевым.

Он понимал: и здесь, в Зимбабве, была лишь шаткая иллюзия мира. Недавно отзвучали последние выстрелы гражданской войны. Недавно, покинув лесные лагеря, вчерашние повстанцы сели в министерские кресла. Двухрасовое, черно-белое общество, пережив раскол и войну, перестраивалось, меняло пропорции, выгибалось в новую форму, распуская старые, образуя новые узлы напряжения.

Он, Бобров, вслед за своим героем летел в Зимбабве, чтоб исследовать это «новорожденное» общество. Хотел понять ту среду, где станет действовать африканист, — «двухцветная армия», «черный» и «белый» бизнес, интеллигенция. Но главное: в свой краткий визит он мечтал повидаться со Старцевым, советником советского посольства в Зимбабве.

Уже на земле, двигаясь от самолета к стеклянному строению порта, он уловил аромат дорогих сигарет — запах благополучия, подкрепленный зрелищем стеклянно-хромированного, без следов запустения, порта.

Заполнил декларацию. Прошел паспортный контроль, отвечая на дежурно радушную улыбку голубоглазого служителя в полицеской форме, зорко, точно фиксирующего все его жесты, черты. Миновал низенький турникет, подняв над ним саквояж. И вдруг очутился в объятиях. Кто*то кинулся к нему стремительно с возгласом: «Кирилл, дорогой!», и этот «кто*то», худой, лысоватый, в резких морщинах, был Витенька Старцев. Отвечая на объятия друга, отдавая ему саквояж, Бобров узнавал в нем того, молодого, промелькнувшего вдруг в улыбке, в глазах.

Они оглядывали друг друга, чуть касались плечами. Усаживались в машину, обменивались пустяками.

— Я ведь послал тебе телеграмму. Ну, значит, дошла. Все в порядке!

— А я думал, ты летишь из Мапуту. А в телеграмме Бейра!

Они мчались по многополосному шоссе, пропуская встречные беззвучные вспышки. Бобров радовался обилию нарядных машин, подсвеченных табло и дорожных знаков, плавной ухоженности трассы.

— Как ты полагаешь, в каком отеле мне лучше остановиться? В «Амбасадоре», наверное?

— Да какой там «Амбасадор»! Поедешь ко мне! Мы с Антониной живем на вилле, здесь много пустых вилл, кое-кто из белых откочевал в Европу. Оттуда смотрят, чем здесь все кончится.

— Ты с кем-нибудь здесь из местных знаком? Можешь меня познакомить?

— Потом, Кирюша, потом! Успеешь о деле. Уик-энд! Проведем его без забот!

Они смеялись, желали угодить друг другу. Старцев включил музыку — под стать пролетавшим огням, черно-развеянным в движении кронам.