Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Говоря о писателе, французский критик обычно старается определить его происхождение. Тибоде выделял потомство виконта (Шатобриан) и потомство лейтенанта (Стендаль). Жироду не принадлежал ни к той ни к другой ветви. Кое-кто видел в нем реставратора прециозной литературы XVII века, то есть разновидности риторики, стилистическим изыскам придающей большее значение, чем смыслу. Но для Жироду, напротив, смысл имел первостепенное значение. Некоторые вспоминали барокко «с его жирандолями, свисающими посреди романа, подобно люстрам Кристиана Берара в декорациях „Школы жен“» (Крис Маркер) [196] Берар Кристиан (известный также как Бебе; 1902–1949) – художник, иллюстратор и художник по костюмам. Маркер Крис (наст. имя Кристиан-Франсуа Буш-Вильнёв; 1921–2012) – кинорежиссер-документалист. – Ред. ; другим приходили на память «риторики» XV и XVI веков; наконец, наиболее образованные уловили некие отголоски Средневековья. «Имя Симона произносят столь же патетически, как имя Персеваля», – пишет Тибоде. Что верно, то верно – Жироду, подобно поэтам Средневековья, ищет в самых обычных вещах суть нашей жизни и, подобно им, любит перечисления и даже аллегории.

Но для того чтобы выявить происхождение автора, лучше всего обратиться к нему самому. Он сам лучше других знает, кем были те учителя, которые вдохновляли его, помогали ему раскрыться. Я не вижу, чтобы Жироду где-то много говорил о риториках или о представителях прециозной литературы. А то, что он вскормлен греческими трагиками и Гомером, что он «испытывал потребность править свою любовь к жизни на этих вечных точильных камнях», – видно сразу. И также очевидна его глубокая и неизменная привязанность к Расину и Лафонтену. Разве мог он не почувствовать своего родства с Расином, который в молодости утратил всякую связь с жизнью, целиком отдавшись учебе и ее радостям? Лицеист Жироду прекрасно понимал Расина в Пор-Рояле [197]. «У Расина нет ни одного чувства, которое не было бы литературным чувством. Красивый, рассудительный и элегантный, он блестяще прошел вслед за Софоклом и Гёте призывную комиссию в ряды великих писателей». Когда читаешь эссе о Расине, так и кажется, будто это мемуары Жироду, и ощущение это не исчезает вплоть до последней прекрасной фразы: «Судьба не прочь, грубо отняв у великого человека возможность творить, в последние несколько недель поманить ее возвращением».

Жироду посвятил пять лекций пяти искушениям Лафонтена, потому что испытывал потребность объяснить французский характер вообще – а заодно, таким окольным путем, и собственный. Потому что в каждом французе, помимо Жака-простака и мсье Прюдома [198], помимо озабоченности и самомнения, есть также все задатки, чтобы породить то чудо беспечности и ту невероятную свободу, какие воплотились в Лафонтене. Его жизнь чиста, как родниковая вода. Тема лекций: способы защиты Лафонтена от искушений блестящей цивилизации, пытавшейся использовать его простодушие для того, чтобы опорочить его вместе со всем человечеством. Что это за пять искушений? Буржуазная жизнь, женщины, свет, литература и философия скептицизма. Жироду встретился с теми же искушениями, что и Лафонтен, и частично уберегся от них, но все же не так успешно, как его герой, и, несомненно, в меньшей степени, чем ему того хотелось.

Первое искушение: буржуазная жизнь. Лафонтену нимало не было свойственно оказывать яростное сопротивление буржуазному миру. Сын главного лесничего Шампани, сам ставший лесничим и рано женившийся, на первый взгляд ничем не походил на мятежника. «Не говоря уж о том, что должность хорошо оплачивалась, а у жены было хорошее приданое». Лафонтен нашел способ отвлечься от этих провинциальных радостей – способ, доставлявший ему физическое наслаждение. Он любил одиночество и сон. Но и Жироду, куда более прочно вписанный в иерархию, все же находит лазейку: ускользает в вымысел – а то и попросту сбегает. Исчезновения Жерома Бардини [199]походят на признания. У меня на глазах Жироду, которого Эррио [200](в то время премьер-министр) привез на международную конференцию, исчез в первый же день и появился снова лишь в последний. «Жироду, вас совершенно невозможно удержать», – говорил ему Эррио. Да, его, словно лафонтеновского волка, удержать было невозможно. Он не терпел ошейников.

Второе искушение: женщины. Опрятный, нарядный, элегантный, как и Жироду, всегда хорошо одетый, Лафонтен душевной чистотой не отличался. Маленький Расин таскал в карманах Софокла и Еврипида, Лафонтен – Рабле и Боккаччо. Лафонтен непостоянен. Он приходит в восторг, обнаружив существование промежуточной разновидности между лживыми болтуньями, которых он вывел в сказках, и выдуманными безупречными женщинами, которых описал в «Адонисе», – это светские женщины, неискренние, но красивые и остроумные: мадам д’Юксель, мадам де Севинье, мадемуазель де Скюдери [201]. «Должно быть, этот рассеянный чудак, говоривший о гнездах, росе и люцерне, нравился женщинам», – пишет Фарг [202]. Однако взаимная склонность между Лафонтеном и светскими женщинами никогда не заходила дальше «торжества аллегории дружбы». Что же до всего остального, по его словам, он довольствовался цыганками и местными красотками, которых встречал в поездках; подобных красоток было немало в Пуатье и даже в Беллаке.

Третье искушение: свет. Лафонтен, как и Жироду, подвергся этому искушению. Для одного это была Академия, для другого – дипломатическая карьера. Но и тот, и другой среди светских людей остались свободными. Лафонтен защищал впавшего в немилость Фуке [203], как Жироду – опального Бертело, и даже написал «Зачумленных зверей», жестокую сатиру на придворных. Расин и Буало соглашались восхвалять Людовика XIV, но ни Лабрюйер [204] Лабрюйер Жан де (1645–1696) – моралист, автор «Характеров» (1687). – Ред. , ни Лафонтен на это не шли. Жироду тоже старался воспевать Францию, но без Ребандара.

Литературное искушение: Лафонтен, как и все поэты его времени, сочинил несколько героических од, но рассеянность и непоследовательность увлекли его в сторону ничтожной, казалось бы, Музы, вдохновившей его на создание шедевров – его басен; точно так же как автор «Полноты власти» остается главным образом автором «Интермеццо» и «Ундины».

И наконец, искушение скептицизмом и религией. После семидесяти четырех лет атеизма Лафонтен покаялся и попросил прощения у викария Сен-Рока и у «господ из Французской академии» за то, что сочинил когда-то книгу фривольных сказок. Жироду редко говорил о Боге. Возможно, он был вольтерьянцем. «Так ли Богу необходимо, чтобы мы о нем говорили? Писателю достаточно воспевать деревья, цветы и душевную радость, но не в связи с Богом, потому что он не для себя все это создал, а в связи с человеком». В «Битве с ангелом» Броссар, в котором легко узнать Аристида Бриана [205], говорит: «Ни в малейшей степени не атеист. Жизнь – чудовищное вырождение… Применять к Богу это определение существования настолько же кощунственно и ложно, насколько создавать Бога по собственному образу и подобию. Существование Бога и белая борода Бога хранятся на одном и том же складе бутафории». Все, что боги могут сделать для людей, – это не вмешиваться в их жизнь, не мутить воду. «Сохранить душевную чистоту в общении с Богом могут только те, кто не задает ему никаких вопросов».