Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Другая часть диптиха – портрет Ребандара (Пуанкаре) – написана беспощадной кистью, ибо ничто не приводило Жироду в такое негодование, как использование войны в политических целях. «Каждое воскресенье, стоя под одним из чугунных солдат, более неподатливый, чем любой из них, он открывал свой еженедельный памятник погибшим, делая вид, что верит, будто убитые просто отошли в сторонку, чтобы обсудить суммы немецких репараций; он шантажировал этих безмолвных присяжных, призывая их к молчанию. Мертвецы моей страны были собраны по коммунам для рекрутского набора судебных исполнителей и сутяжничали в преисподней с мертвыми немцами… От имени этих мертвых теней, тянувшихся туманными вереницами или сливавшихся в толпы, он в как будто бы складных, избыточных и вздорных речах превозносил ясность, нашу систему счета денег и латынь… Война? Не каждый день находится подобная отговорка, чтобы оправдать в собственных глазах самого гнусного из политиков». Возможно, это было несправедливо и несдержанно, но написано прекрасно.

На фоне кровной вражды Ребандаров и Дюбардо зарождается любовь Монтекки и Капулетти, любовь молодого Филиппа Дюбардо к вдове сына Ребандара, двадцатипятилетней Белле, высокой, стройной и молчаливой. Невесткой самого речистого француза стала самая неразговорчивая из женщин. «Всякий раз, как Ребандар шел поговорить к мертвым, Белла отправлялась помолчать к живым». Это были Ромео и Джульетта, Родриго и Химена [212] Родриго и Химена – герои трагикомедии Пьера Корнеля «Сид» (1637). – Ред. , их любовь постоянно была под угрозой, потому что Ребандар грозил арестовать отца возлюбленного Беллы за должностное преступление. Белла попыталась бороться с судьбой. «Взяв одной рукой руку моего отца, другой – руку Ребандара, она старалась их соединить». Задача оказалась непосильной, и, потрясенная своим провалом, Белла падает замертво. «Вот что придумала Белла, чтобы избавить моего отца от тюрьмы: умереть от разрыва сердца».

Странный, совершенно не выстроенный роман с незабываемыми сценами, не имеющими отношения к сюжету, был скорее неудачным. Однако Жироду и не хотел, чтобы он удался. «Английский роман в лучших своих образцах – это блестящий роман, – говорил он. – Английский роман пишется для того, чтобы его читали, французский роман пишется для того, чтобы его написать». Любой роман Жироду – ожерелье из искрящихся куплетов, танец стилизованных персонажей. Эглантина, молочная сестра Беллы, нежная молодая женщина без тайн и без ошибок прошлого, не способна сделать выбор между Моисеем и Фонтранжем, между Востоком и Западом, между одним и другим покровителем (в истинном значении этого напрасно обесцененного слова). Моисей любил свою жену Сару, ни разу не солгавшую, не перешедшую границ, не сказавшую ни о ком плохого слова. Эглантина этим напоминает ему умершую. Более того, Эглантине тяжело бывает промолчать, когда речь идет о друге, ей стыдно не отозваться о ком-нибудь хорошо. Рядом с ней некрасивый и даже уродливый Моисей стал красивым, потому что любовь и великодушие красят человека, – и опять сделался безобразным, когда Эглантина полюбила Фонтранжа. Искусственно? Конечно. Но разве можно отделить искусство от искусственного? Сходство этих слов говорит само за себя. Упражнения в слоге, а также удовольствие создавать образы прекрасных и безмолвных молодых женщин, которые никогда не сфальшивят, поскольку молчат, и которые прекраснее всего на рассвете, когда они невинно пробуждаются «среди чабреца и росы», как говорил двойник Жироду.

Другая группа романов Жироду выстраивается вокруг «Жерома Бардини». Жером – родной брат автора, он хотел бы убежать от жизни вообще и от собственной жизни, он избегает людей. Почти сорокалетний Бардини любит свою жену Рене, но он не сумел выйти победителем из первой схватки с жизнью, и ему страстно хочется начать все с чистого листа, полностью избавиться от прошлого, превратиться в другого Бардини с нетронутой плотью – воспитать себя, вооружить и короновать. В сущности, он мечтает быть собственным сыном. Рене догадывается, что он хочет уйти: он не купил себе мыла и одеколона, это вещие знаки. Оставив одежду на берегу Сены, он плывет к новой схватке. Но он будет избегать и других женщин, и счастье улыбнется ему лишь с ребенком, таким же, как он сам, беглецом.

Похоже, что Жироду тоскует по собственному детству, которое так любил. Он всегда становится на сторону детей и животных и предубежден против взрослых людей. Только детство обладает свежестью, позволяющей добывать поэзию и счастье из всего подряд – из школьных «сочинений», из метрической системы, из «длинного и скучного перечня супрефектур». Только ребенок берет в товарищи себе великих людей из учебников истории и хрестоматий. В Америке, как и во Франции, «надзиратели» его травят («The Kid») [213]. К Жерому Бардини, не совсем утратившему воображение, дети относятся по-свойски. Но господин Дин (на редкость мудрый надзиратель) объясняет Жерому, что обожествлять детство – это заблуждение. «Подумайте о том, что останется через несколько лет от вашего божества: просто человек». Тем же неврозом, что Жироду, страдал и Кокто, который не решался претендовать на кресло в Академии Взрослых, считая, что взрослые люди травят поэтов.

«Выбор избранников» (1939) – последний и, возможно, самый человечный из романов Жироду. Тридцатитрехлетняя Эдме живет в одном из калифорнийских городов с мужем-инженером Пьером и двумя детьми, Жаком и Клоди. Все четверо любят друг друга и выглядят счастливыми, однако Эдме не может без слез слышать слово «счастье». Она тоскует, испытывает чувство вины, кажется себе обманщицей. Несмотря на то что добродетельна, верна мужу и любит его, она терзается муками и раскаянием изменницы. Почему? Потому что в ее отношениях с Пьером есть тайная трещина. Пьер, красивый, умный и трудолюбивый выпускник политехнической школы, страдает, чувствуя, что Эдме верна ему потому, что она – порядочная женщина, а не потому, что он – образец человеческих добродетелей. Он чувствует, что она любит его супружеской любовью, но его приводит в отчаяние мысль о том, что она была бы так же верна всякому, с кем разделила бы ложе.

Эдме после любви сразу засыпает, хотя Пьер был самым остроумным из всего выпуска. Пьер безупречен, а Эдме нравятся легкомысленные, ненадежные бездельники. Ей нравятся легкомысленные сенаторы и легкомысленные торговцы оружием: «Поскольку любые обязанности ее раздражали, ей нравились непостоянные люди. Из чувства противоречия эта начитанная женщина терпеть не могла разговоров о литературе». Если клуб приглашал на чествование Андре Зигфрида [214] Зигфрид Андре (1875–1959) – экономист и социолог. – Ред. , она сбегала в сад поиграть в пинг-понг с самым незначительным из гостей. За столом, где муж и сын беседовали о Ганди и Расине, Эдме с дочкой вели разговор о том, как расставлены солонки и чисто ли вымыты приборы для масла и уксуса. Уставший от добродетели в собственном доме, Пьер изменяет жене с Шарлоттой Корде и мадам дю Шатле [215]. Эдме чужда всякая лирика, она не способна толком рассказать детям ни «Кота в сапогах», ни «Золушку». «Пьеру приходилось вмешиваться и уточнять, сколько лет проспала Спящая красавица и на сколько километров на самом деле можно было шагнуть в сапогах-скороходах, которые Эдме называла четырехмильными. Его инженерское пристрастие к точности, должно быть, бывало особенно уязвлено неточностью и приблизительностью в таких вопросах».