Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Так вот, Жироду в театре без колебаний пустит в ход все свои чары образованного поэта, свой прекрасный язык, греческие и лимузенские образы. Он и там останется самим собой. Однако театральные требования и ограничения пойдут ему на пользу. Необходимость строить диалог заставит его вовремя прерывать долгие перечисления. Он невольно будет искать удачную реплику, точную фразу, тираду, которая всколыхнет зал, – и находить их. Под влиянием Жуве интрига в его пьесах станет менее запутанной, от чего они только выиграют. В романе «Зигфрид и Лимузен» действие местами увязает, в пьесе «Зигфрид и Лимузен» разворачивается бойко и легко.

В пьесах Жироду возвращается к сюжетам своих романов, к мыслям, во власти которых находился со времен Эколь Нормаль, со времен Шатору, со времен Беллака. Тема франко-германских отношений подсказана ему Андлером, Гёте и Сакс-Мейнингеном; поэтичность маленьких городков вдохновила его на создание «Интермеццо»; любящую и разобщенную пару из «Выбора избранников», Пьера и Эдме, в «Содоме и Гоморре» заменили Жан и Лия; тема ужасов войны – лейтмотив Дюбардо в «Белле» и Броссара в «Битве с ангелом» – перейдет к Гектору в пьесе «Троянской войны не будет».

Театр Жироду не похож ни на какой другой. Иногда начинает казаться, будто он движется в сторону Мариво, Мюссе и Аристофана, но это впечатление быстро рассеивается, сходство оказывается ложным. «Амфитрион-38» – это тридцать восьмая по счету пьеса, основанная на мифе о Юпитере и Алкмене, но она равно далека от произведений Мольера и Плавта [218] Имеются в виду комедии Плавта и Мольера «Амфитрион». – Ред. . Жироду говорит о человеческой чистоте Алкмены, одерживающей победу над произволом богов, плохо умеющих разговаривать со смертными. Для того чтобы нравиться земным женщинам, им следует поменьше сверкать божественными очами. Комические недоразумения Мольера здесь уступают место нежному жеманству и забавным анахронизмам, подчеркивающим ирреальность этой истории.

Какое будущее у этого театра? Мнения на этот счет сильно расходятся. Одни продолжают восхищаться пьесами Жироду и полагают, что многие из них вскоре будут считаться классическими. Другие думают, что некоторые удачные отрывки (как обращенная к мертвым речь Гектора в «Троянской войне») уцелеют в антологиях, тогда как сама пьеса будет забыта. Наконец, третьих юмор Жироду раздражает, и они уверены в том, что его театр погибнет из-за того, что не принимает себя всерьез. У Расина, говорят они, не было намеренных анахронизмов, и вычурность была ему несвойственна.

Этот пессимизм кажется мне слишком суровым. Я не сомневаюсь, что лучшие пьесы Жироду могли бы с успехом идти и дальше. Да, «Амфитрион», «Троянская война», «Электра», «Содом и Гоморра» намеренно анахроничны. Но это объясняется, с одной стороны, желанием прочно укорениться в ирреальном, с другой – распространенностью стиля «парада» в театре времен Жироду. Дух Убю [219] Убю – герой пьес Альфреда Жарри (1873–1907), использующего традиции народного кукольного театра – гиньоля. – Ред. возрождается в «Безумной из Шайо», близки к ней и «Новобрачные на Эйфелевой башне». Мы знаем, что «Ундина» с успехом прошла в Нью-Йорке. Прекрасно приняли бы «Троянскую войну», если бы восстановили постановку в «Комеди Франсез». Не устаревает «Зигфрид и Лимузен». Неверно, будто театр Жироду несерьезен, – он умеет легко говорить о вещах далеко не легковесных. Маленькая пьеса «Аполлон Беллакский» затрагивает большую тему – безграничность человеческого тщеславия. «Дополнительное путешествие капитана Кука» не менее серьезно, чем сочинения Вольтера и Дидро, и настолько же остроумно.

Я особенно люблю «Интермеццо» – единственную пьесу, в которой поэтично и правдиво показана провинциальная Франция. Противоречие между Изабеллой, вечной французской девушкой, обучающей девочек арифметике (продолжением Генриетты из «Ученых женщин» [220], с изысканной силой воплощенной Валентиной Тесье), и надзирателем, антиподом поэта, присуще самому Жироду, который прикидывается безупречным чиновником. Оно присуще и Франции в целом – вольтерьянке и рационалистке, – которая не прочь иногда встретиться с призраком, выходящим на приречный луг из тумана.

Жироду разрабатывает свои темы так, как это делают музыканты. Однажды высказанная мысль будет повторена на все лады, в партии правой и левой руки, в переложении для флейты, гобоя и контрабаса. Например, в «Зигфриде» повествователь, заметив в «Франкфуртер цайтунг» фразы, которые мог бы написать его друг Жак Форестье, переходит к газетам из других стран: «Получив „Чикаго трибьюн“, я читал ее без любопытства, потому что мистеру Маккормику [221]никогда не приходило в голову что-то списать у Андре Жида; редактор „Корреспонденсиа де Эспанья“ не старался куда-то вставить фразу-другую из Марселя Пруста, а Уэллс в „Вестминстер газет“ пытался не подражать Франсису Вьеле-Гриффену» [222] Вьеле-Гриффен Франсис (1864–1937) – поэт-символист. – Ред. .

Эти нелепые перечисления неизменно следуют выверенному построению фуги. Чему обучали девушек в Беллаке? «Нам рассказывали, что шведки из покрытой лишайниками Швеции подобны снежному вулкану и ледяному пламени. Что малороссиянки, подделывая почерк двадцати желанных мужчин, пишут сами себе двадцать писем с предложениями руки и сердца, после чего отвечают на них двадцатью обоснованными отказами и, исполнившись презрения, отправляются колесить по свету. Что как американские студенты приезжают в Париж для того только, чтобы изучать архитектуру, так и американки стараются изо всех сил выведать у француженок невесть какую архитектуру счастья. Для нас не было тайной, что в Туркестане перед гуляющим в саду султаном, заклятым врагом гусениц и букашек, шли три маленькие девочки, которые давили их пальцами…»

Это перечисление стран и связанных с ними забавных сведений растягивается на три страницы. Можно подумать, будто Жироду, энциклопедически образованный писатель, поставил себе целью коллекционировать смешные и причудливые рассказы. Смесь эрудиции, фантазии и иронии превращает иные его романы в гениальные розыгрыши. Жироду обожает симметричные формулировки: «Иногда на этой неделе благоухали акации, и мы ели оладьи с цветками; иногда небо усеивали жаворонки, и мы ели их запеченными в пирог; иногда это приходилось на тот единственный день, когда золотящаяся рожь затмевает пшеницу; мы ели ржаные блины». Эта симметрия сама по себе ирреальна.

Иногда он приписывает эту манеру высказываться своим персонажам: «Жюльетт Лартиг совершала множество непроизвольных действий, и все невпопад: она раздавала пощечины во время постов, вытягивала руку, чтобы узнать, какая погода, а если у нее выпадала ресничка, она снимала ее со щеки и съедала. В разговоре она предпочитала сдвоенные фразы, противоречащие одна другой. Первая начиналась со слова „физически“, вторая – со слова „нравственно“.