Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

А тем временем вызвавший такое негодование молодой Кокто совершил очередной резкий поворот в сторону «атакующего классицизма» – для него двигаться в этом направлении было естественным. Ни рамок, ни порядка в то время не существовало, и «призыв к норме» оборачивался обновлением. В «Петухе и Арлекине» (1918) Кокто систематизирует свою эстетику и показывает свое умение высказываться сжато. Некоторые формулировки переживут автора. «Чувство меры в дерзости состоит в том, чтобы понимать, как далеко можно зайти». «Искусство – это знание, ставшее плотью». «Я знаю, что поэзия необходима, но не знаю для чего». «Молодой человек не должен приобретать проверенных ценностей». «При жизни художнику надо быть живым человеком, а известность придет посмертно». «Буржуазия – основа Франции; все наши художники вышли из нее. Бодлер – буржуа». Все так и есть, но требовалось мужество, чтобы изрекать подобные истины.

«Петух и Арлекин» сделал Кокто глашатаем антивагнеровского музыкального направления, рупором группы «Шестерка» [234], а также художников-кубистов. «„Осторожно, окрашено!“ – предупреждают таблички. Я прибавлю: остерегайтесь не только красок, но и музыки. У поэта всегда слишком много слов в словаре, у художника слишком много цветов на палитре, у музыканта слишком много нот на клавиатуре». Это было истинно французское возвращение к точности и чистоте стиля.

Монпарнас увел Кокто с улицы Анжу, где в роскошном доме поселилась теперь его семья. Пикассо первым понял, что не только улица Анжу, но и Монпарнас отжил свое. Кокто стал учеником нового гения – Раймона Радиге [235] Радиге Реймон (Раймон; 1903–1923) – писатель, автор романа «Дьявол во плоти». – Ред. , которому тогда было пятнадцать лет. Не по годам развившийся подросток был щуплым, бледным и подслеповатым. «Он счищал патину со штампов, сдирал старую краску с банальностей». Его романы были явлением не менее удивительным, чем стихи Рембо. Любой хороший роман, написанный в двадцать лет, – это чудо. Радиге поддержал Кокто на крутом развороте в направлении классицизма; он предостерегал его от нового, которое только выглядит новым, учил двигаться наперекор авангардным течениям и подталкивал к подражанию мастерам. Художник учится ремеслу, копируя чужие шедевры. Подражая испанцам, Корнель мало-помалу сделался Корнелем. Радиге никогда не был самим собой в большей степени, чем тогда, когда, копируя «Принцессу Клевскую», превращал ее в «Бал у графа Оржельского».

Под благотворным влиянием этого юноши Кокто, вдохновившись «Пармской обителью», написал «Самозванца Тома», взяв за образец Малерба и Ронсара [236] Малерб Франсуа де (1555–1628) – поэт, родоначальник классицизма. Ронсар Пьер де (1524–1585) – поэт, глава «Плеяды». – Ред. – «Церковное пение». Радиге встретился на его пути, когда он стремительно мчался к своим причудливым парадам. Внезапно, затормозив на развилке, Кокто решил свернуть на путь классицизма, тем самым поставив себя в опасное положение. Со всех сторон послышались возмущенные голоса:

Но едва он осмелился совершить этот поворот, Радиге внезапно умер от брюшного тифа, и Кокто некоторое время двигался без руля и ветрил. Никто не зависел от своих друзей больше, чем он. «Без них, – говорил Кокто, – все мои старания напрасны, пыл мой угасает. Без них я лишь видимость».

Не в силах справиться с горем, он пытался забыться при помощи опиума, и позже ему стоило огромного труда избавиться от этого пристрастия. Помогла работа. Глазам не веришь, как много он успел сделать с 1923 по 1956 год. Три романа-бриллианта великолепной огранки («Великое отступление», «Самозванец Тома» и «Ужасные дети»), несколько поэтических сборников, такие замечательные эссе, как «Профессиональный секрет» и «Бремя бытия». Одновременно с этим он отдался наконец течению красно-золотой реки театра. Радиге, понимавший, насколько глубоко Кокто чувствует природу мифа, обратил его внимание на греческих трагиков. Поначалу Кокто им подражал, возрождая и обновляя миф («Антигона»), и тем самым проложил путь Жироду и Аную; потом стал придумывать мифы сам («Адская машина», «Орфей»). Тема рока его не отпускала, и, утратив надежду, он нашел прибежище среди обломков колонн разрушенных храмов. С шумом прорвавшись через ограду привычек и условностей, он покинул бульварный театр.

А потом настал день, когда драматург-новатор понял, что пришло время обновляться и самому и поискать, по выражению Стравинского, прохладное место на подушке. «Скандал начинает становиться неприличным, когда из здорового и свежего, каким был поначалу, превращается в догму и начинает приносить доход». Он захотел восстановить ток, пробегающий между сценой и залом, между автором и публикой, «писать пьесы значительные и тонкие и прельщать больших актеров большими ролями». Прославившись авангардистскими спектаклями, теперь он с помощью Ивонны де Бре, Эдвиж Фёйер и Жана Маре [237]завоевывает также популярность у широкой публики. Его «Трудные родители», «Священные чудовища», «Двуглавый орел», «Адская машина» пользовались успехом. Все дело в том, что две партии, которые Кокто одновременно разыгрывал, одна другой не противоречили. Истины в искусстве неизменны, но меняются формы.

Вся эта работа прерывалась болезнями, путешествиями (в том числе и «Вокруг света за 80 дней»), новыми дерзкими начинаниями. Моноспектакль «Человеческий голос» открыл перед ним двери «Комеди Франсез», и в этом мраморном здании, населенном великими тенями его юности, ему привиделся маленький Жан Кокто, которого провожала к его обычному креслу билетерша с розовым бантом и седыми усами. Поэт-кочевник, он написал «Трудных родителей» в гостинице в Монтаржи, а «Конец Потомака» – в Эксидее (Дордонь). Он опубликовал в «Фигаро» великолепный цикл статей «Портреты-воспоминания». А затем началась Вторая мировая война. Почти всю ее он провел в Париже, где подвергался нападкам со всех сторон, и, несмотря на это, написал «Вечное возвращение» по мотивам «Тристана» и трагедию в стихах «Рено и Армида», которая была поставлена в «Комеди Франсез».

Его давно тянуло к кинематографу. Еще в 1931 году он снял короткометражный любительский фильм «Кровь поэта», до сих пор известный во всем мире (он идет в Берлине и Нью-Йорке на протяжении уже тридцати лет). Мы попытаемся оценить вклад Кокто в экранное искусство. Он имел обыкновение, расставляя по полочкам свои творения, снабжать их ярлыками: поэзия романа; поэзия театра; поэзия кинематографа. Он хорошо понимал, какими огромными поэтическими возможностями обладает кинематограф, которому подвластно сверхъестественное, которому доступны любые мгновенные перемены и воплощение вечных символов. «Орфей» и «Красавица и Чудовище» остаются и останутся в числе наиболее своеобразных произведений, запечатленных кинокамерой. Недавно мы снова посмотрели их по телевизору: они не устарели и не устареют никогда.