Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Ее стерильная и сухая деловитость пугает больше, чем танец скелетов. Эта зловещая распорядительница очень рано пришла за теми, кого он любил, и потому у Кокто неизменно наслаиваются одна на другую мелодии любви и смерти. Ему было всего тридцать лет, когда он написал:

Он не знал надежного способа отгородиться от смерти и бед. Он не только был фаталистом, но и верил в заговор сил, враждебных человеку. Трагедию Эдипа он принимал близко к сердцу, как и трагедию Орфея. С чрезвычайной серьезностью и суровостью он обращается к нам в начале «Адской машины»: «Взгляни, зритель, перед тобой одна из самых совершенных машин, построенных ужасными божествами для математически рассчитанного истребления смертных; ее взведенная до отказа пружина медленно раскручивается в течение всей человеческой жизни». Даже на закате своей блистательной жизни, несмотря на все обрушившиеся на него почести, несмотря на любовь и дружбу, которыми его окружали, он так и не смог избавиться от наваждения адской машины. И ведь это правда, что она подстерегает нас и поочередно уничтожит всех до одного. Правда также, что Кокто был более уязвим, чем другие, потому что был более восприимчив.

И все же надо продолжать жить. У Кокто были для этого свои рецепты. Первый из них – стать невидимым. Он вменял это себе в обязанность.

Личина, которую на него надели, оберегала его личность. Те, кто, желая его уязвить, втыкал булавки в вылепленную ими восковую куколку, видя в ней сходство с Кокто, не причиняли ему ни малейшего вреда, потому что она на него не походила. Он считал, что всякий шедевр соткан из странных загадок и хорошо спрятанных признаний. «Мы живем впотьмах; ах, как же я восхищаюсь людьми, знающими, что они делают!» Он хранил свои тайны, потому что тайна, которую не охраняют, перестает быть тайной. Противники, без устали в него метившие, неизменно промахивались, потому что, невидимый, он всегда оказывался не там, где чудился им.

Второй линией защиты, которую он избрал, было развлечение в том смысле, как понимал его Паскаль. Некоторые его фразы приводят на память знаменитые «Мысли». «Если мне даже суждено прожить сто лет, – писал Кокто, – это все равно что несколько минут. Но мало кто из людей готов это признать и согласиться с тем, что мы находим себе занятия и играем в карты в скором поезде, который несется к смерти». Он и сам в этом мчащемся сквозь тьму веков экспрессе играл в карты. Под этим я имею в виду: соглашался стать президентом фестиваля или корриды, был душой компании на дружеском ужине, отгораживался от пропасти под ногами сотнями картин. «Что делать с этим страхом пустоты? – говорил он. – Он изнуряет меня. Надо забыть о нем. Я приучаю себя к этому. Я дохожу до того, что читаю детские книги. Я избегаю состояний, в которых мог бы ощутить, как летят часы». Пруст отыскивал утраченное время – Кокто старался его обмануть.

В действительности единственной прочной броней, защищавшей от отравы, разрушающей всякую мысль, была для него работа. Он сомневался в жизни, в богах, во всем, не разуверившись лишь в своем призвании поэта. С юности он исступленно сражался со словами. «Парламентеры неведомого» диктуют стихи лишь тем, кто полностью отдается служению музам. Эти вечно юные божества лишь внушают желание писать, но не водят рукой писателя.

Третьим его прибежищем была дружба. Он удостоился бесценной приязни своих лучших современников: Пикассо и Макса Жакоба, Дягилева и Стравинского, Жида и Радиге – и скольких еще других! Он был щедр в отношениях с друзьями.

Или вот эти строки, о группе музыкантов, сплоченной им и получившей известность благодаря дружбе с ним:

«Я не смог бы жить без дружеских отношений, – говорил он, – но немногого требую для себя». Ради тех, кого любил, он охотно забывал о себе, стараясь им всячески помочь. Его вкус помог оформиться и романисту Радиге, и актеру Жану Маре, и художнику Эдуару Дермиту [242] Дермит Эдуар (1925–1995) – актер, художник. – Ред. .

О своей любви он писал очень скрытно:

Он любил вплетать в узор любви образ сна, собрата смерти.

Мы видим, что на протяжении всей жизни Кокто темы почти не менялись и что они всегда были трагическими: сон, любовь, над которой нависает смертельная угроза, и сама смерть, которая чаще всего другого находится в фокусе его мыслей.

Или:

Нельзя сказать, чтобы он боялся смерти, – я собственными глазами видел, как он встретил ее, когда она вошла в его комнату. Ему хотелось верить, что, следуя за смертью, человек вместе с ней может войти в запретные чертоги будущего. «Задача поэта – преследовать неведомое». Погоня эта, конечно, обречена, и Орфея, осмелившегося пройти сквозь зеркало, поглотит неведомое. Но из вызова, брошенного адской машине, рождается прекрасный и неподдельный трагизм.

Стиль – это каркас, на котором держится мастерство любого художника. Стиль Кокто в общих чертах остается неизменным, в каком бы качестве он ни выступал – поэта или прозаика, кинематографиста или живописца. Он действует быстро и твердо, скуп на слова и украшения, долго целится и непременно попадает в яблочко. Я часто смотрел, как он рисует. Уверенная, безупречная линия ложилась на бумагу без задержки и без поправок, мастерство казалось невероятным. Можно было подумать, будто он обводит предварительный набросок, но белизна нетронутого листа была порукой честности художника.