Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Что останется от Жана Кокто? В общем, немало. Два фильма из числа лучших, созданных в наше время, которое для кинематографа можно приравнять к Средневековью, трагедии, романы, стихи, несколько глубоких исследований, посвященных искусству. Останется все то, что, хотя и не создано им, исходит от него: от русских балетов – до музыки «Шестерки»; от романов Радиге – до картин Эдуара Дермита или ролей Жана Маре. Останутся пленительные и величественные фрески, часовни, зал бракосочетаний. А главное – до тех пор, пока будет жив хоть один из нас, сохранится и память о Жане Кокто, чародее языка, мастере стиля, поэте невидимого. Сохранятся в памяти его непокорные волосы, его живой и нежный взгляд, наконец, его волнующий низкий голос, легко и уверенно рисовавший незабываемые словесные узоры.

Как и большинство французских писателей его поколения, Роже Мартен дю Гар – выходец из буржуазной среды. Отец его был адвокатом, мать – дочерью маклера фондовой биржи. Мальчик родился в 1881 году в Нейи-сюр-Сен. Он рос и воспитывался в семье католиков, но на пятнадцатом году жизни отошел от католичества. Учился в лицее Кондорсе, затем – в Жансон-де-Сайи. «Я был лоботрясом», – признается дю Гар, но это не совсем верно – еще в лицее он много читал и пытался писать. Профессор Меллерио, взявший мальчика к себе на пансион [244], научил своего постояльца азам композиции, и Роже Мартен дю Гар так и остался в литературе приверженцем составления плана произведения.

Подобно Мориаку, Роже учился в Национальной школе хартий [245] Национальная школа хартий – учреждение высшего образования в Латинском квартале; основана в 1821 г.; специализируется на вспомогательных исторических дисциплинах. Ее выпускники – историки, филологи, палеографы – работают хранителями в архивах и библиотеках или занимаются исследовательской и преподавательской деятельностью в Париже. . Желание писать оставалось у него незыблемым, в 1908 году он уже опубликовал свой первый роман «Становление», о котором говорил впоследствии, что это слабая юношеская работа, – и был прав. Не то чтобы книжка была совсем уж безнадежной, в ней даже задним числом можно обнаружить прообразы Жака и Антуана Тибо (героев «Семьи Тибо», воплотивших в себе две ипостаси самого автора: Мартена дю Гара-бунтаря и Мартена дю Гара-реалиста). Просто это был типичный пример юношеского романа – по существу, автопортрет начинающего писателя, нацеленного на победу. Тем не менее автору в нем удаются диалоги, а его книга представляет собой обвинение, выдвинутое против благонамеренной буржуазии, как никто умеющей восстанавливать против себя своих самых одаренных сыновей.

В Париже тогда при журнале «Нувель ревю франсез» оформилась группа писателей, которые вскоре станут играть в литературной жизни нашей страны ведущую роль. Ее лидером – отнюдь не начальником, но образцом и старшим другом для всех – был Андре Жид, а писатели помоложе – Анри Геон, Жан Шлюмберже, Жак Копо и другие – составляли его окружение. Что их объединяло? Конечно же, никакая не доктрина, а уважение к литературе, строгость вкуса и непременная искренность как условие общения.

То, что Роже Мартен дю Гар примкнул к ним, было делом почти случайным. Как-то в 1913 году он встретил Гастона Галлимара [246] Галлимар Г. – см. примеч. на с. 29. – своего бывшего однокашника по лицею Кондорсе, ставшего одним из активных членов литературной группы («команды Жида»). Мартен дю Гар, только что закончивший роман «Жан Баруа», спросил старого товарища, не хочет ли тот почитать рукопись, и Галлимар согласился. Три дня спустя Роже получил телеграмму от Андре Жида: «Печатаем без всяких сомнений». За телеграммой последовало письмо: «Тот, кто это написал, может быть, не художник, но точно – молодец». И действительно: как художнику Мартену дю Гару было далеко до Жида, но романист из него вышел куда более умелый. Мартена дю Гара гораздо меньше, чем Жида, страшила банальность обыденной жизни, представлявшей собой, по его мнению, «хлеб насущный для человека и для романа». Первая его серьезная книга – «Жан Баруа» – потрясла французских читателей почти так же, как «Жан-Кристоф» Роллана.

После войны он начал работу над «Семьей Тибо», романом об истории одной семьи, многотомной сагой, тома которой выходили один за другим поначалу с довольно короткими промежутками. Затем последовало пятилетнее молчание (с 1923-го по 1928-й), в 1930 году вышел очередной том, а вся работа была завершена только накануне новой войны. По большей части все это время писатель жил в провинции, в деревне, но не потому, что ему хотелось сбежать от цивилизации, а потому, что он нуждался в тишине и одиночестве.

Мы познакомились с Роже в 1922 году, во время одной из «Декад Понтиньи». Писательским его талантом я восхищался с тех пор, как прочел «Жана Баруа», но и как человек он меня отнюдь не разочаровал. В Понтиньи Мартен дю Гар никогда не принимал участия в публичных дискуссиях, на всякую попытку втянуть его в разговор отвечал упорным молчанием, хотя то и дело что-то записывал в блокнот. Все, что он слышал, видел и думал, отправлялось туда, как в живорыбный садок, откуда он мог, когда понадобится, достать именно ту золотую рыбку, в какой нуждался для своей книги. Мартен дю Гар никогда не писал статей и не выступал с докладами или лекциями. «Все, что мне необходимо сказать, – утверждал он, – автоматически попадает в „Тибо“».

Намного позже, когда я приехал в Ниццу его навестить во время его весьма плодотворного «отпуска», я смог увидеть скрупулезно заполненные упорядоченные карточки, на которых было расписано все прошлое и будущее каждого из членов семьи Тибо. Работа над эпопеей требовала колоссальной сосредоточенности, и прерывал Роже эту работу только ради нескольких театральных пьес: «Завещание папаши Лелё», «Водянка», «Молчаливый», а в 1933 году – ради чрезвычайно мрачной повести о крестьянском быте «Старая Франция».

Мартен дю Гар был убежден, что не дело писателя заниматься политикой, подписывать какие бы то ни было манифесты. «Те из литераторов, кто полагает, будто их долг… трактовать текущие события, не способны сделать ничего хорошего… – писал он. – Писатели Божьей милостью – всегда обладавшие прекрасным вкусом, всегда тщательно подбиравшие слова, – стоит им только заговорить о политике, без всяких колебаний используют самые что ни на есть пустопорожние фразы из словаря политиков». Мне это мнение кажется спорным и несправедливым по отношению к Бенжамену Констану и Мориаку, но самому Мартену дю Гару такая позиция служила оправданием его отказа от участия в политической деятельности.