Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Технический прием, использованный дю Гаром в первой его большой книге, представлявшей собой роман в диалогах, был не совсем нов (его уже применяли Абель Эрман [254]и другие), но прежде мало кому приходило в голову использовать этот прием для серьезных сюжетов. «Жан Баруа», по существу, театральная пьеса, написанная без опасений, что получится слишком длинно. Преимущество подобной техники в том, что она проста и избавляет писателя от необходимости подчиняться требованиям жанра. Поль Валери сказал как-то, что никогда бы не смог написать роман, потому что не решился бы прибегнуть к фразе типа: «Да, – сказала маркиза, поднимаясь…» Так вот, Мартен дю Гар в своем романе-диалоге был свободен от такой постыдной необходимости. Кроме того, этот прием позволял включать в роман реальные документы, эпизоды процесса в Ренне [255] В городе Ренне, административном центре Бретани, в 1899 г. проходило повторное рассмотрение дела Дрейфуса военным судом. , газетные статьи, никак их не переделывая. Но все это были уловки, облегчавшие работу, от которых позже, в «Семье Тибо», писатель отказался.

Жан Баруа был слабым, болезненным ребенком, росшим без матери, и за право его воспитывать по своему усмотрению боролись чрезвычайно религиозная бабушка и отец, неверующий ученый. В отрочестве он еще верил в Бога – и верил тем более пылко, что его любимая девушка, Сесиль Паскелен, была из благопристойной буржуазной семьи и отличалась набожностью. Когда в душе юноши зародились первые сомнения, он попытался найти, пусть и уязвимое, компромиссное решение – согласиться с христианством чисто внешне и символически, но обращение его отца на смертном одре и помолвка с Сесиль крепко связали его с католицизмом. Жан женится и становится преподавателем естественных наук в религиозном коллеже. Здесь ему очень скоро предстоит пережить сильное потрясение из-за того, что начальство запрещает говорить с учениками о трансформизме [256]так, как он считает нужным, и он пишет другу-священнику: «Я не отрицаю исторической роли христианства, однако пора честно признать, что извлечь из его догматов что-либо живое уже невозможно» [257].

Религиозный кризис приводит к кризису в семье. Сесиль умоляет Жана пойти с ней к мессе.

« Сесиль . Ты не можешь мне в этом отказать…

Жан (беря ее за руки). Понимаешь ли ты, на что меня толкаешь? Ты настолько ослеплена, что не видишь всей отвратительности этого поступка… Ты знаешь, не правда ли, что я не верю в действенность этой молитвы, этих свечей. Стало быть, ты хочешь заставить меня участвовать в комедии?.. Я не препятствую твоей вере, предоставь же и мне свободу действовать сообразно моим убеждениям!

Сесиль (кричит). Это совсем разные вещи!»

Вскоре Жан Баруа приходит к выводу, что человек, который хочет оставаться хозяином своих мыслей, не должен жениться. Чуть позже директор коллежа, аббат Мириель, выказывает в присутствии учеников недовольство тем, как преподаватель естествознания излагает тему лекции. Жан оказывается перед необходимостью подать в отставку. Сесиль покидает мужа – она не разводится с ним, поскольку считает церковный брак нерушимым, но переезжает жить к своей матери. И вот в этот-то момент Баруа наконец чувствует себя свободным, по-настоящему свободным. Вместе с несколькими друзьями он основывает журнал «Сеятель», выбрав для себя идейным наставником знаменитого писателя Марк-Эли Люса – сына священника без прихода, сенатора-социалиста, отказавшегося от изучения богословия, ибо он «не мог согласиться ни с одним из основных принципов религии», – этакую помесь Жореса с Золя. Люс, прочитав первый номер «Сеятеля», приглашает Жана к себе и говорит, что впечатлен энтузиазмом столь молодых людей, но добавляет: «Я должен упрекнуть в сектантстве всю вашу группу…» Услышав, насколько Баруа и его друзья гордятся своей принципиальностью и непримиримостью, Люс советует им набраться «духа терпимости».

Начинается процесс по делу Дрейфуса. Люс, Баруа и его друзья – за Дрейфуса. Череда битв. Победа. Однако для мистиков-дрейфусаров их победа оборачивается великим разочарованием. Они удивлены и испуганы чудовищем, которое взрастили: приведенные их движением к власти люди слишком уж напоминают вчерашних противников. Новые хозяева оказываются ничем не лучше старых. Честные мистики из лагеря дрейфусаров со всей строгостью судят шкурников и спекулянтов, дорвавшихся до власти. «Они вырвали у нас из рук наше скромное, но гордое знамя и стали открыто размахивать им вместо нас, – говорит Люс. – Они захватили те позиции, которые были завоеваны благодаря нашей работе по оздоровлению общества. И уже на другой день после победы они по-хозяйски распоряжаются всем. Разрешите провести здесь различие, которое для меня очень важно: вчера мы представляли собой небольшую горстку защитников Дрейфуса, а сегодня они вещают от имени целой армии дрейфусаров…»

Жан Баруа становится активным борцом с клерикализмом, делает своей главной целью воспитание у соотечественников духа свободомыслия. Но вот однажды фиакр, в котором он едет, сталкивается с трамваем. Жану кажется, что гибель неминуема, и, сам того не сознавая, он вдруг начинает молиться: «Радуйся, Мария, благодати полная…» [258]Когда же Баруа приходит в себя и осознает свою слабость, ему становится страшно от того, что, оказывается, живет в глубинах его души. Он пишет духовное завещание: «Я не верю в бессмертие человеческой души, якобы существующей отдельно от тела… Я верю во всеобщий детерминизм и в причинную обусловленность человеческой воли… Я уверен, что наука, приучив людей спокойно игнорировать непознаваемое, поможет им обрести такое душевное равновесие, какого им никогда не давала ни одна религия».

Но он надломлен, в душе его появилась трещина. Баруа видит, как вокруг него подрастает новое поколение молодых людей, стремящихся противопоставить анархическому романтизму старших возврат к догматическому католицизму и традиционной политике. Его собственная дочь Мари хочет постричься в монахини. Он и сам теряет былую уверенность. На закате жизни он убеждается в ничтожности науки: «Я устал от того, что наука все отрицает! Делает она это не более убедительно, чем те, кто утверждает…» Мучительные размышления. Физическое разрушение. Однажды просит позвать аббата, ему нужно исповедаться: «Спасибо, что вы так быстро пришли. Я не мог больше ждать…»

Проходит еще немного времени, и он умирает, крича в ужасе: «Ад!» Аббат протягивает ему распятие, он «хватает крест, запрокидывает голову и в каком-то исступлении прижимает распятие к губам».

Сесиль молится у тела мужа, потом открывает один за другим ящики его письменного стола в поисках волеизъявления покойного и в конце концов обнаруживает на этажерке под папками завещание атеиста. Читает: «Я не верю в бессмертие человеческой души, якобы существующей отдельно от тела… Я верю во всеобщий детерминизм и в причинную обусловленность человеческой воли…» – и бросает листки в огонь камина. Комната освещается ярким пламенем.