Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

«Жан Поль снова бросился на штурм с такой яростной отвагой, что почти добрался до вершины. Однако песок осыпался у него под ногами, и казалось, он опять скатится вниз… Но нет! Ухватившись за кустик травы, он каким-то чудом удержался, подтянулся на руках и взобрался на верхушку холма.

„Держу пари, что он сейчас оглянется, посмотрит, слежу ли я“.

Антуан ошибся. Мальчик повернулся к нему спиной и, очевидно, совсем забыл о нем. С минуту он постоял на верхушке холма, крепко упираясь в землю маленькими ножками. Потом счел, по-видимому, себя удовлетворенным и спокойно спустился вниз по отлогой стороне, даже не оглянувшись на завоеванный холм, прислонился к дереву, снял сандалию, вытряхнул из нее камешки, а потом снова аккуратно обулся. Но он знал, что не сможет сам застегнуть пряжку, поэтому подошел к Антуану и молча протянул ногу. Антуан улыбнулся и покорно застегнул сандалию.

– А сейчас мы с тобой пойдем домой. Ладно?

– Нет.

„Он как-то особенно, по-своему, говорит «нет», – подумал Антуан. – Женни права. Это, пожалуй, действительно не простое нежелание выполнить то или другое требование взрослых, а отказ вообще, преднамеренный… Нежелание поступиться хотя бы крупицей своей независимости во имя чего бы то ни было!“

Антуан поднялся.

– Пойдем, Жан Поль, будь умницей. Дядя Дан нас ждет. Идем!

– Нет!

– Ты же должен показать мне дорогу, – продолжал Антуан, желая смягчить положение (он чувствовал себя довольно нелепо в роли гувернера). – А по какой аллее нам идти? По этой? Или по этой? – Он хотел было взять мальчика за руку. Но Жан Поль уперся ногами в землю, а руки заложил за спину.

– Я сказай – не пойду!

– Хорошо, – ответил Антуан. – Ты хочешь остаться здесь один? Оставайся! – И с безразличным видом направился к дому, розовая штукатурка которого пламенела в предзакатных лучах между стволами деревьев.

Не успел он сделать и тридцати шагов, как услышал за собой топот, Жан Поль догонял его. Антуан решил заговорить с ним как можно веселее, как будто между ними ничего не произошло. Но мальчик обогнал его и, не останавливаясь, дерзко крикнул на ходу:

– А я домой! Потому сьто я сам хоцу!»

Я сам хочу… А что еще, кроме воли, остается в этом чудовищном мире? У Антуана считаные дни до смерти, но до последней минуты он фиксирует в дневнике симптомы болезни и свои ощущения.

«17-е.

Морфий. Одиночество. Тишина. С каждым часом все больше и больше отдаляюсь от всех, уединяюсь. Я еще слышу их, но я их не слушаю.

Выделение мокроты стало почти невозможным.

Как подкрадывается смерть? Так хотелось бы сохранить ясность сознания, писать еще, вплоть до самого укола.

Приятие? Нет, безразличие. Бессилие убивает всякий протест. Примирение с неизбежным. Власть физического страдания.

Мир.

Кончить.

18-е.

Отек ног. Пора, а то уже не смогу. Все – здесь, стоит только протянуть руку, решиться.

Боролся всю ночь.

Пора.

Понедельник, 18 ноября 1918 г.

37 лет, 4 месяца, 9 дней.

Гораздо проще, чем думают.

Жан Поль».

Кровь Тибо продолжит свое бессмысленное кружение.

А можно ли найти в романе Роже Мартена дю Гара хоть какую-нибудь философию? Думаю, автор ответил бы на этот вопрос так: «Если вам удастся это сделать, я пропал». Потому что, похоже, он, как и Флобер, полагал: произведение искусства ничего не должно доказывать. «Мир таков, – говорит нам писатель, – и человеческие существа были такими, какими я их описываю». Позиция настоящего романиста.

Тем не менее, с одной стороны, описываемые этим романистом человеческие существа во что-то верят, у них есть свои взгляды на жизнь, иначе они попросту не были бы людьми, а с другой – невозможно, знакомясь с жизнью этих персонажей, и самому не извлечь из представленной картины каких-то существенно важных идей. Прочитав «Семью Тибо», мы не будем пребывать в таком же физическом, духовном и душевном состоянии, как после чтения «Поисков утраченного времени». Не потому ли, что, выбирая самые интересные для него эпизоды, каждый романист создает особенную, только ему принадлежащую вселенную со своими законами, проблемами и моралью?

Но какова же вселенная Роже Мартена дю Гара? Разумеется, она не похожа на вселенную Мориака, где идет вечная битва между Духом и Плотью, цель которой – спасение, а спасается человек – Благодатью. Может быть, у его вселенной есть нечто общее с миром «Людей доброй воли»? Да, в «Семье Тибо» достаточно много людей доброй воли. Один из них – Жак; Антуан тоже в любых обстоятельствах ведет себя так, как должно порядочному человеку; женщины доказывают, что способны в любви на безграничную преданность; дети-сироты, старший из которых заботится о младшем. Совершенно замечательные персонажи – столь многочисленные в «Тибо» врачи, добросовестно делающие свое дело, а аббат Векар – свое… Да, разумеется, Роже Мартен дю Гар, как и Жюль Ромен, признает, что в нашем мире достаточно людей, честно относящихся к своим обязанностям и исполняющих – иногда ценой жизни и без всякой надежды на вознаграждение на земле или в раю – то, что они считают своим долгом.

Только ведь и всевозможных монстров в его произведении более чем достаточно. Так же как Жиду и Мориаку, ему необходимо живописать человеческие уродства, людей-слизней, людей, вызывающих отвращение своей угодливостью, подозрительных, вульгарных. Таких, как господин Фем, директор исправительной колонии, в которой томился Жак, как месье Шаль, секретарь Оскара Тибо, как сестра милосердия, ухаживавшая за стариком во время болезни. Да и сам старик Тибо, хоть он и мнит себя религиозным человеком, – настоящее чудовище, омерзительная смесь эгоизма, фанатизма и тщеславия. Но при этом Оскар Тибо в молодости был способен любить, это доказывают найденные Антуаном после смерти отца письма. Был – вот только возраст, преуспеяние и деньги убили в нем благородство и великодушие, как убили бы, наверное, и в его сыновьях, так похожих на него, если бы они не умерли молодыми.

Роже Мартен дю Гap рисует монстров, но никогда не выносит им приговоров. Художник – не прокурор и не судья. Романист – не коллегия присяжных. Писатель скорее исследует своих чудовищ, подобно тому как натуралист изучает любопытные биологические виды. Абсолютная аморальность Рашели кажется Мартену дю Гару совершенно естественной. Когда он описывает в «Старой Франции» тупых, лживых и злобных обитателей захолустного городка, он делает это спокойно, без сочувствия. Ему известно, что почти все люди зависят от инстинктов, которым не способны сопротивляться. Некоторым, особенно хитрым, ловким и удачливым, удается скрыть свои инстинкты под маской добродетели, тогда как другие откровенно предаются порокам. Виноваты ли они в этом? Автор этого не говорит, и я даже не верю, что он так думает. «То, что вы, католики, именуете грехом… позволяет… осязать существующую реальность. А также двигаться вперед» [266]. Вас это возмущает? А что – сами вы так уж безукоризненны? На свете очень мало нормальных людей. Общество в своих законах, конечно, предписывает некие усредненные нормы, но почти все человечество живет либо по ту, либо по эту сторону от обозначенной ими границы. «Наедине с собой мы истинные безумцы».