Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Что верно для медицины, верно и для политики, сказал бы Антуан. Хотя в этой области неприменима настоящая наука, и нет в ней ни твердых, окончательных законов, ни возможности экспериментов. Но разве это мешает попытаться достичь хоть какой-то разумной организации? Антуан, как хороший врач, не хотел потерять веру в эффективность лекарств. Даже умирая, он продолжал верить в Вильсона и Лигу Наций. Могли бы они найти «лекарство от войны»? Он этого не знал. Но опять-таки, как врач, хотел, чтобы по крайней мере попробовали. Известны две попытки – слишком несовершенные, чтобы можно было дать однозначный ответ. Проблема требует серьезного исследования. Эксперименты в этой области продолжаются, но требуются века, чтобы получить какой-то ответ.

До сих пор я говорил о философии Антуана Тибо, но не о философии Роже Мартена дю Гара, ибо романист уступает дорогу роману, желая оставаться лишь «родоначальником» для своих персонажей. Насколько мы можем догадываться – а тут можно только догадываться, – Мартен дю Гар, по своей природе биполярный, долго колебался между двумя полюсами: мятежным лириком Жаком и реалистом-стоиком Антуаном. Жизнь писателя, как жизнь многих людей, была, скорее всего, нескончаемым диалогом. Антуан в глазах своего творца отнюдь не был безупречен, счастье его шло рука об руку с эгоизмом: он родился в буржуазной семье и, преуспев в жизни, продолжал верить, что общество, в котором он живет, лучшее из возможных, что, «в общем-то, каждому дано выбрать себе для жительства особняк на Университетской улице и заниматься там почтенным ремеслом врача», получая от жизни все, что только в ней есть прекрасного. Но Мартен дю Гар знает, что это не так. И его Антуан мало-помалу открывает, что он не один такой на свете, что жертвенность может быть счастьем, что щедрость и великодушие – это составная часть его натуры и его потребностей. В конце концов этот образ приобретает такую полноту и такую силу власти, что мы вольны подумать, будто Антуан собственного творца превратил в своего ученика и последователя.

С отроческих лет этот человек задался целью не управлять жизнью, но описывать ее. И с суровой последовательностью мирского бенедиктинца посвятил себя созданию огромного романа. Он был реалистом – даже, если угодно, натуралистом, – но таким реалистом (или натуралистом), который признавал, что дух играет в реальности важнейшую роль, а нравственные конфликты являются закономерными и имеют решающее значение.

Некоторым французским критикам Роже Мартен дю Гар мог казаться продолжателем дела Золя, но, поскольку он был лишен свойственного Золя романтизма и поскольку проявил в исследовании идеологических конфликтов нашего времени куда большую осведомленность и куда более свободное от страстей (по крайней мере – явных) понимание, его справедливо было бы сравнивать с великими русскими писателями. Из всех французских литераторов Роже Мартен дю Гар – это тот, чье творчество ближе всего к творчеству Толстого. «Но в то же время, – говорит Альбер Камю, – возможно, он один (и куда в большей степени, чем Жид и Валери) предвещал литературу сегодняшнего дня, оставив ей в наследство тяготившие его проблемы и одновременно некоторые свои надежды».

Я видел в нем человека простого, но таинственного, скромного и куда в большей степени, чем Жид, преданного янсенизму [268] Распространившееся в XVII–XVIII вв. во Франции, Голландии и других странах Западной Европы религиозное течение внутри католицизма, объявленное Католической церковью ересью. Янсенизм ведет начало от учения голландского богослова Янсения, основой которого служит вера в Божественное предопределение и отрицание свободной воли человека. в искусстве, который являлся идеалом для них обоих.

«Самое трудное, – говорил он, – не быть кем-то, а кем-то оставаться».

Он оставался собой до конца. Оставался «редкостно здравомыслящим – причем здравомыслие это оправдывало порядочного человека, если тот проявлял слабость, прощало злодея, если тому были знакомы порывы великодушия, и отпускало грехи им обоим, поскольку оба они принадлежали к глубоко страдающему и страстно надеющемуся человечеству».

«Честный драматург обязан быть поставщиком пьес, – говорил Жан Ануй. – Актерам совершенно необходимо каждый вечер играть пьесы для публики, которая приходит в театр, чтобы забыть там о своих тревогах и о смерти, и наш долг – удовлетворять эту потребность. А если при всем этом время от времени у нас получится шедевр, тем лучше!»

Следовательно, в первую очередь он – театральный ремесленник. Как Мольер. Как Шекспир. «Он изготавливает эпизоды, как другой делал бы стулья». Он не пишет ради того, чтобы представить исследование бытия, метафизику, не пишет о политике, чтобы примкнуть к какому-либо движению, как Сартр. Без сомнения, он – как и любой художник – вкладывает в свое произведение самого себя. Кажется, поначалу его преследовала мысль об изначальной чистоте детства, которая оскверняется бедностью и сделками с совестью, ею порождаемыми. Позже его герои примиряются с жизнью и, хоть и не без труда, принимают мир таким, каков он есть. Некоторые из них спасаются фантазией и иллюзиями, другие находят спасение в сострадании и жалости. Кое в чем Ануй сближается с Мариво, иные мотивы роднят его пьесы с античными трагедиями, а порой в них можно найти сходство и с бульварным театром [269]. Его экстравагантных герцогинь и генералов в отставке вполне могли бы придумать де Флер и Кайаве [270] Флер Робер де (1872–1927) и Кайаве Гастон Арман де (1869–1915) – французские драматурги – соавторы, мастера комедии, которых до сих пор называют «королями легкого жанра». . Он прекрасно знал все профессиональные уловки и приемы, без малейшего стеснения ими пользовался, но получившаяся смесь всегда была оригинальной, а стиль письма поэтическим и непринужденным. «Куплеты» Ануя были написаны иначе, чем стихи Мюссе или Жироду, но рукой не менее твердой.

Жан Ануй родился в 1910 году в Бордо. Мать его была скрипачкой (наверное, поэтому он так хорошо знал жизнь оркестрантов кафе и казино), а отец – портным. Окончив школу, Жан продолжил обучение в парижском коллеже Шапталь. Проучившись полтора года на юридическом факультете и проработав два года в рекламном агентстве, он нанялся секретарем к Жуве и пришел к нему уже с кое-каким опытом.

Ануя с детства влекло к театру. В казино Аркашона, где подвизался кто-то из его родни, он познакомился с искусством оперетты, полюбил артистов, ему понравились четко определенные амплуа: комик, первый любовник, инженю, злодей… Превосходный способ получения образования: будущему драматургу следовало приучиться видеть своих героев крупным планом. С двенадцати лет он писал пьесы в стихах, но не заканчивал их, с пятнадцати зачитывался Шоу, Пиранделло [271], Клоделем. Однако с Жуве Аную не удалось найти общего языка, поэтому вскоре он уволился, правда уже после того, как открыл для себя театр Жироду [272].