Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Я уже говорил, что в пьесе «Бедняга Битос, или Обед-маскарад» обед в костюмах исторических персонажей, закончивших жизнь под ножом гильотины, становится поводом для комедии, которая разыгрывается в двух временных планах: во времена Великой французской революции, где Битос играет роль Робеспьера, и в настоящем, где Битос тот, кто он есть. А кто он есть? Парень из народа, помощник прокурора, проводивший в период Освобождения безжалостные «чистки», а затем мелкий биржевой маклер, ханжа, который мнит себя Робеспьером и которого преследуют богатые враги. Здесь все персонажи, за исключением одной женщины, настоящие чудовища. Битос приговаривал к расстрелам невинных, он и сейчас держит в своем портфеле прокурорские печати. Все второе действие, где царит История, необыкновенно прекрасно. Временами текст звучит по-шекспировски. Диалоги тюремщиков, покаянные речи Дантона:

«Да, Сен-Жюст, я старею. Меня потихоньку начинает подташнивать от крови. И другие вещи, совсем незначительные, бытовые, встречающиеся на каждом шагу, вещи, о существовании которых я прежде и не подозревал, набирают для меня вес.

Сен-Жюст. А можно узнать, какие именно вещи?

Дантон. Работа, дети, радости дружбы и любви. То, что всегда до сих пор делало человека человеком.

Сен-Жюст. В общем, программа контрреволюции…»

Ближе к концу пьесы снова всплывает мотив Бедности. В одном эпизоде Битос становится даже симпатичным: «Я же не виноват в том, что был бедным мальчиком. Вы ничего не принимаете всерьез, но вам тем не менее всегда все удается. А мир бедноты, если ничего не принимать всерьез, просто рухнет, это для него как оплеуха». Когда богатые заговорщики собираются повести Битоса в ночной кабак, чтобы там окончательно опозорить, единственный приличный человек во всей этой компании, та самая женщина по имени Виктуар, предупреждает его: «Не ходите с ними, они хотят поиздеваться над вами. Оставайтесь собой. Оставайтесь бедным. Бедность, как все на свете, имеет свою цену, это вещь очень хрупкая». И слышит омерзительный ответ: «Благодаря вам я действительно не совершу оплошности… Но если я когда-нибудь смогу отомстить вам всем, то начну именно с вас…» Он уходит, и Виктуар шепчет ему вслед: «Бедняга Битос!» Еще один укол.

Осталось разобрать пьесы, которые Ануй называл «костюмными». Их хочется назвать «историческими», поскольку сюжет их основывается на истории Жанны д’Арк, истории Томаса Бекета и Реставрации, однако, приглядевшись внимательнее, так их не назовешь, ибо они не более историчны, чем «Обед-маскарад». Эти хорошо всем известные истории для драматурга – лишь повод для изложения с их помощью собственной философии истории, снисходительной, терпимой и лишенной иллюзий. «На все посягнут. Простолюдины станут хозяевами королевства через несколько веков – время, потребное для прохождения по небу метеора, – и наступит пора резни и самых чудовищных заблуждений. И в день Страшного суда, когда будут подбивать итоги, станет ясно, что самый капризный, самый развращенный из земных владык в конце концов обходился миру менее дорого, чем любой из этих добродетельных людей» [293] Здесь и далее цитаты из пьесы «Жаворонок» в переводе Н. М. Жарковой. , – говорит дофин Карл.

Конечно, это слова короля, но ведь и сама Жанна не менее реалистична:

«Знаешь, почему господин де Латремуй ничего не боится, а?

Карл. Потому что он сильный.

Жанна. Нет. Потому что он глупый. Потому что ничего не может себе заранее представить».

Варвик признает чудо Жанны: «Сэр Джон Талбот был далеко не дурак, он свое ремесло знал, что неоднократно доказывал и до и после этой злополучной истории. Теоретически его линия укреплений была неуязвима…» – и все-таки он проиграл. «Нет, сыграли тут роль, признаемся же, как порядочные люди, нематериальные факторы, или, если вам угодно, ваше святейшество, Бог, чего, впрочем, генеральные штабы, вообще-то, не склонны предусматривать… Над головами французских пехотинцев запел в небе Франции жаворонок… Лично я, монсеньор, обожаю Францию. И поэтому буду безутешен, ежели мы ее потеряем. Эти две чистые нотки, эта веселая ерундовская песенка маленького жаворонка, неподвижно висящего в солнечных лучах в то время, как в него целится стрелок, – в этом вся Франция! Словом, лучшее, что в ней есть… Ибо есть в ней также изрядная доза глупцов, бездарностей и мерзавцев, но время от времени в небо взлетает жаворонок, а их словно и не было. Обожаю Францию».

Я думаю, что и Ануй в глубине души обожал Францию – такой, какая она есть. С ее «Потасовкой» [294] «Потасовка» – пьеса Ануя о периоде реставрации Бурбонов. Цитируется в переводе М. А. Зониной. , где все борются со всеми, с ее неверностью, которая позволяла ей бурно приветствовать и Наполеона, и Людовика XVIII, с ее «чистками» и объединением, едва уляжется страх, а тем более с ее отпущением грехов. «Ваш проскрипционный список мне не нужен, – говорит Людовик Фуше. – Генрих IV, войдя в Париж, расцеловал членов Лиги [295] Члены Лиги – католики, с которыми до религиозного примирения воевал Генрих IV (1553–1604). – Ред. , хотя на его теле еще не зарубцевались следы их кинжалов. Не от величия души, душа здесь ни при чем – он ведь был беарнец, но потому, что мыслил здраво и был хитер». Король и император приходят к мысли (столь часто высказываемой в театре Ануя), что жизнь – штука простая и не нужно воспринимать ее как театр. «Те, кто скажет вам, что юность нуждается в идеалах, – дураки. Пустое, у нее один идеал – она сама и волшебное разнообразие жизни. Личной жизни, единственно подлинной. Только старость нуждается в том, чтобы щекотать свое самолюбие. Уж поверьте: все зло – от стариков, это они питаются мыслями, а молодые люди из-за этого умирают».

Это мудрость человека разочарованного, но все же мудрость. Действительно, поколение людей старше сорока своими неосторожными речами чересчур уж часто гонит на войну поколение двадцатилетних, способных стать пушечным мясом. Вовенарг сказал о том же иначе: «Порок подстрекает, и добродетель идет в бой».

В начале очерка мы процитировали фразу Ануя: «Честный драматург обязан быть поставщиком пьес». Честь его безупречна – он поставлял отлично сработанные пьесы. В них есть все, чего требует сцена: действие развивается непрерывно и стремительно, захватывая зрителя. Блестящие финальные реплики «под занавес» – не только в конце пьесы, но и в каждом акте; стиль, диалоги – все это достойно того пьяного от творческого восторга юноши, который, посмотрев когда-то «Зигфрида», «кубарем летел с галерки Театра Комедии на Елисейских Полях».

Жироду, Мюссе, Мариво… Говоря о театре Ануя, часто вспоминают эти имена. Думаю, к ним стоит прибавить имена Аристофана и Шекспира. Греки в свое время разгадали секрет одновременно «жизненного» – и пафосного, поэтичного – и разговорного театрального языка. От Шекспира секрет перешел по наследству к Мюссе, от Жироду – к Аную. Поэтика последнего замешана на горечи и чистоте, свежести и разочаровании. Все его персонажи, старые и молодые, хотели бы верить в любовь. Свойственная им изначально наивность натыкается на слишком жестокий мир и гибнет при столкновении с ним. Генерал тщетно вспоминает лейтенанта и взывает к нему: лейтенант умер, и генералу волей-неволей надо приспосабливаться к людям таким, каковы они есть.