Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

В каком бы мы ни были положении, у нас остается все же свобода выбора. Положение пролетария обусловлено его принадлежностью к своему классу, но «он сам свободно определяет смысл своего положения и положения своих товарищей». Положение калеки обусловлено его увечьем, и все же только от него зависит сделать свое положение невыносимым, унизительным или, напротив, сделать его предметом гордости и источником нравственной силы. «Я выбираю не свое существование, но способ существовать». Наше прошлое не изменится, но своим отношением к нему мы можем изменить его воздействие на настоящее. Речь идет о поисках спасения. Ничего еще не решено. Окончательно все будет решено лишь в минуту смерти, превращающей нас в предмет, ничем не защищенный от чужих взглядов. Из этого мы видим, что несправедливо воспринимать экзистенциализм как полностью пессимистическое учение. Всякому и в любую минуту оно оставляет надежду, возможность желать.

Всякому, за исключением тех, кто безнадежно увяз «в себе». Кто скрывает от себя самого, что совершенно свободен, – тот «трус». Здесь лексикон Сартра отходит от общепринятых значений. Он называет «трусом» того, кто действует не добровольно и великодушно, но подчиняясь общепринятым правилам и запретам. Мужчина, идущий на смерть «из чувства долга», женщина, хранящая верность ради «соблюдения договора», на его языке именуются «трусами». Те, кто верит в необходимость собственного существования, те, кто верит, будто некий Бог всем руководит, – «подонки». Праведники, фарисеи и большинство обывателей в глазах Сартра – «подонки». Подонки плутуют, они неискренни. Когда они едят, то говорят, что едят ради восстановления собственных сил, необходимых, дабы творить Добро. Какое Добро? Человек, заброшенный на этот необитаемый остров, ни перед кем ответственности не несет, – и все же он сознает свою ответственность, он в ответе за все, даже за то, что происходит не по его воле, потому что жить – означает выбирать. Перед кем он в ответе, если Бога нет, а общественным мнением Сартр пренебрегает? Эта ответственность необъяснима и абсурдна, но все мы ее сознаем. Вспомним Кафку. Нашу судьбу решает ирреальный и невидимый суд.

Это порождает Кьеркегоровы страх и трепет. «Если человек не существует, а становится и если в процессе этого становления он принимает на себя ответственность за весь род людской, если нет ни нравственности, ни ценностей, данных ему априори, но если мы в каждом отдельном случае должны решать сами, не имея ни опоры, ни руководителей… как можем мы не испытывать страха, когда приходит время действовать?» Страх усиливается оттого, что вокруг существуют подобные мне и также наделенные сознанием Другие. Взгляд Других завладевает мной и превращает меня в объект. В любви «любящий не желает обладать любимым, как обладают вещью, он требует особого типа присвоения: свободы обладания свободой». Вся история женщины-объекта – это долгое стремление к состоянию субъекта. Любовь хотела бы видеть ее одновременно объектом и субъектом.

В недавнем труде «Критика диалектического разума» [319] Книга опубликована в 1960 г. – Ред. Сартр исследовал связь экзистенциализма с марксизмом. Воспитанный в традициях буржуазного гуманизма, он очень рано ощутил потребность в философии, которая «оторвала бы его от устаревшей буржуазной культуры, кое-как пробавляющейся своим прошлым». Ему показалось, что такой философией мог стать марксизм. «Мы были одновременно убеждены и в том, что марксизм предоставляет единственное приемлемое объяснение истории, и в том, что экзистенциализм остается единственным реальным подходом к действительности». Поначалу ему казалось, что эти два учения дополняют друг друга, однако существовали и элементы конфликта. Марксизм – это детерминизм. Он учит, что философия каждой эпохи обусловлена способами производства и распределения.

Но тогда надо объяснять пришедшего к власти марксиста через его собственную философию. Сделавшись правителем, современный марксист опирается на полицию, армию, силы безопасности и партию. «Линии партии» он подчиняет не только умы, но и факты. Если недра земли под Будапештом не позволяют построить там метро, значит это контрреволюционные недра. Маркс (по словам Сартра) рассуждал не так. Изучая недолгую и трагическую историю Республики 1848 года, Маркс не ограничивался заявлением, что мелкая республиканская буржуазия предала пролетариат. Он пытался реконструировать эту трагедию. Маркс пытался понять движение в его целостности через мелкие факты. А сегодня мы стараемся втискивать людей и события в готовые формы. Из бюрократического консерватизма мы хотим свести все изменения к тождеству.

При виде этого инертного марксизма, говорит Сартр, правомерно вспомнить об экзистенциализме. «Мы погубили бы марксистскую идею, – писал Ален, – решив, что технический прогресс сам по себе определяет все перемены. Все не так просто, и устройство человеческого общества зависит также и от чувств, от мыслей и даже от поэзии». Если мы сведем всю щедрость мысли к классовым интересам, мы снова вернемся к той разновидности идеализма, которую Маркс осуждал и которую он называл экономизмом. Современный марксист счел бы напрасной потерей времени попытку понять буржуазную мысль в ее своеобразии. Начав говорить о Валери, он стал бы описывать «определенный аналитический, математический идеализм», представив его как «защитную реакцию мелкого буржуа 1900 года против материализма новой философии». От самого Валери здесь и следа не остается. Валери действительно был мелкобуржуазным интеллектуалом, но не всякий мелкобуржуазный интеллектуал – Поль Валери (как и сам Сартр). Это не означает, что мы отрицаем значение экономики и всего такого, это означает просто-напросто, что Валери был – кроме того и в первую очередь – реально существующим Полем Валери.

Какой можно сделать из всего этого вывод? Сартр вовсе не отвергает марксизм, он пытается внутри марксизма спасти живого человека. Без живых отдельных людей нет истории. Еще Гегель заметил, что противоположные тезисы всегда абстрактны, в отличие от конкретного разрешения. (Так, конкретным разрешением завершится абстрактный и устаревший идейный спор между либерализмом и государственным регулированием экономики.) И Сартр будет намного ближе к жизни в своих пьесах, чем в философских сочинениях.

Эта философия наделала много шума и на многих повлияла, но, в сущности, осталась плохо понятой. Обыватели называли экзистенциалистами длинноволосых юношей и девиц! На самом же деле экзистенциализм – глубокая и серьезная философия свободы, блестяще преподанная Сартром, но вовсе не им созданная. Как мы уже говорили, она идет от Кьеркегора, от Хайдеггера, от Гуссерля. Целая группа французских писателей (и в первую очередь – Сартр и Симона де Бовуар) успешно перенесла эту философию в романы и пьесы, которым она придала значительность и полнозвучность, тогда как романы и пьесы взамен дали экзистенциализму такую власть над умами современников, какой он никогда не получил бы без этого воплощения.