Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

За пятнадцать лет она не устарела. Она по-прежнему кажется убедительной, умной и необходимой. Обществом кое-что было сделано для того, чтобы расширить рамки женского удела. На уровне эмоциональной жизни тем не менее остается сделать еще многое. Естественно, равенство не будет означать тождественности. «Дать женщине свободу означает не отвергать те отношения, в которых она состоит с мужчиной, но прекратить замыкать ее в этих отношениях… Признавая личность другого, каждый тем не менее останется для него „другим“… Трогающие нас слова – „дарить“, „завоевывать“, „соединяться“ – сохранят свой смысл; более того, когда будет отменено рабство, в котором пребывает половина человечества, – а с ним и вся система лицемерия, являющаяся его следствием, – человеческая пара обретет свое истинное лицо».

Три части автобиографии Симоны де Бовуар имели шумный успех. «Но от доброжелательного отношения буржуазии, – говорит она, – мне становится не по себе… Слишком многие читательницы оценили в „Воспоминаниях благовоспитанной девицы“ живописное изображение знакомой им среды, не обратив ни малейшего внимания на то, сколько усилий я приложила, чтобы оттуда вырваться». Не думаю, чтобы это было вполне справедливо, потому что «Зрелость» и «Сила обстоятельств», где описывались малознакомые буржуазному читателю круги, были приняты не хуже. Нет, эти книги вызывают интерес потому, что они производят впечатление по-настоящему правдивых.

«Очень легкая смерть» – печальный рассказ о том, как уходила из жизни старшая госпожа де Бовуар, – вызвал одновременно чувство неловкости и уважения. Неловкости – потому что все-таки речь идет о смерти матери, уважения – потому что это прекрасный, искренний и честный рассказ. «Должно быть, ей не слишком приятно было, – писал критик Матье Галей, – приводить слова умирающей матери: „Ты внушаешь мне страх“».

Симона де Бовуар сама себе противоречит, когда речь заходит об этих очень личных книгах. «Моя автобиография, – говорит она, – кое-где пересекается с другими моими произведениями». Мы встречаемся там с эпизодами из ее же романов, но совершенно по-иному освещенными и к тому же перекомпонованными. Это верно, но кто бы высказал недовольство этим? Напротив, мне кажется увлекательным измерять расстояние между предоставленным жизнью сырьем и тканью повествования. Всякий, кого занимает писательская алхимия, с увлечением разбирается в том, как реальная Ольга превращается в никогда не существовавшую Ксавьер. «В определенной степени я брала Ольгу за образец, создавая Ксавьер, но, делая это, систематически ее уродовала». Так Шарль Хаас, превратившись в Свана, обрел изящество, вкус и способность к страданиям, несопоставимые с теми качествами, какими его прототип обладал в земной жизни. Симона де Бовуар не настаивает на том, что ее биография – произведение искусства. «Эти слова, – говорит она, – напоминают мне статую, скучающую в городском саду… Не произведение искусства – но моя жизнь с ее устремлениями, ее невзгодами, ее потрясениями». Она сделала именно то, что хотела.

«Я старалась быть беспристрастной… Разумеется, я объективна в той мере, в какой моя объективность это позволяет». Это равносильно тому, чтобы сказать, что объективность здесь приглушена субъективностью мнений, недобрых чувств и тревог автора. «Надо научиться любить различия», – говорил нам Ален. Невозможно сделать так, чтобы люди перестали испытывать страсти. Каждый судит о рынке по тому, что он там приобрел. Мысли и характеры сформированы опытом. Всякий писатель мыслит «в условиях, приближенных к действительным». Мы должны смириться с тем, что те, у кого жизнь сложилась по-другому, кто сталкивался с другими ситуациями, думают тоже не так, как мы. Симона де Бовуар – не Вирджиния Вулф: одна бежала от своей среды, другая свой круг полюбила. Оба свидетельства выглядят правдивыми.

Феномен Сартра в 1942–1946 годах стал огромным событием в истории литературы. До войны Сартр был известен образованному слою общества как автор сборника новелл «Стена» и романа «Тошнота». Во время и после войны он приобрел куда более широкую аудиторию благодаря своим пьесам, а также философскому труду «Бытие и ничто». Считалось, что он возглавляет школу экзистенциализма – учения, диктовавшего части молодежи правила жизни и мышления. Правду сказать, среди тех, кто рассуждал об экзистенциализме, большинство ничего в этом не смыслило. Мало кто знал, чем обязано учение Сартра Кьеркегору, Хайдеггеру и Гуссерлю [308] Кьеркегор Сёрен Обю (1813–1855) – датский философ, протестантский теолог и писатель. Хайдеггер Мартин (1889–1976) – немецкий философ. Гуссерль Эдмунд (1859–1938) – немецкий философ, основатель феноменологии. . У этих философов никогда не было такого широкого круга читателей, какой был у Сартра. Последний в своих пьесах олицетворял и драматизировал сложные мысли, которых в отвлеченной форме зритель совершенно не понял бы. Оказалось, что эти мысли отвечали запросам молодых интеллектуалов, потрясенных войной, пораженных абсурдностью человеческого общества, испытывавших отвращение к лицемерию. Родилась легенда, безосновательно связавшая экзистенциализм с кафе в Сен-Жермен-де-Пре. Изменившиеся представления о свободе и стиле жизни способствовали распространению сочинений Сартра. Поскольку их автор обладал выдающимся умом, подлинным талантом драматурга и редкой диалектической мощью, успех оказался длительным и прочным. Увенчала его великолепная автобиография – лучше всего написанное и самое человечное из произведений Сартра – «Слова».

По рождению Жан Поль Сартр принадлежит (и часто сам напоминает об этом) к мелкой французской буржуазии. По отцовской линии он ведет свое происхождение от сельского врача – его дед трудился в Тивье (Дордонь); его отец, выпускник политехнической школы и морской офицер, умер в 1907 году от тропической малярии; мать, Анн-Мари Швейцер, оставшись одна с двухлетним сыном, перебралась сначала к родителям в Медон, а оттуда уже в Париж. Швейцеры были протестантами родом из Эльзаса. Знаменитый Альберт Швейцер [309]– их родственник.

Дед со стороны матери, в чьем доме Сартр провел детские годы, бородатый патриарх, «так походил на Бога Отца, что его часто принимали за Всевышнего». То и дело переходивший от одного увлечения к другому, он разрывался между искусством фотографии и трудным искусством быть дедом. Своих сыновей он подавлял, а внука обожал, восхищаясь его детскими шалостями и словечками; это он внушил маленькому Сартру мечту о преподавании. Дело в том, что дедушка Швейцер сам был преподавателем, хотя и не имел ученых степеней. Он основал «Институт живых языков», где обучал французскому языку приезжих иностранцев, по большей части немцев.