Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Милый старый Сирано, не лишенный великодушия, но принужденный, как и все мы, действовать «по обстоятельствам», которые диктовала его слава. Человек, в знак протеста против политики Соединенных Штатов во Вьетнаме отказавшийся выступить в американском Корнеллском университете, – это читатель «Михаила Строгова». Позволительно думать, что он скорее послужил бы делу мира, поехав в Корнелл и высказав там правду, которую американские студенты готовы были услышать, но отказ являлся красивым поступком. Выбирать между результативностью и безупречностью придется всегда, и те, кто выбирает пользу, неизменно тоскуют по чистоте и правильности.

Не знаю, испытывает ли Сартр тоску по результативности. Вполне возможно. В «Словах» он заявляет, что перестал узнавать себя в авторе «Тошноты»: «С тех пор я переменился. Я расскажу позднее, какие кислоты разъели прозрачный панцирь, который деформировал меня, как и когда я познакомился с насилием, обнаружил свое уродство – оно надолго стало моей негативной опорой, жженой известью, растворившей чудесное дитя, – какие причины заставили меня систематически мыслить наперекор себе, до такой степени наперекор, что чем сильнее досаждало мне мое собственное суждение, тем очевиднее была для меня его истинность. Иллюзия предназначения рассыпалась в прах: муки, искупление, бессмертие – все рухнуло, от здания, воздвигнутого мной, остались только руины, святой дух был настигнут мной в подвале и изгнан; атеизм – предприятие жестокое и требующее выдержки, думаю, что довел дело до конца. Я все вижу ясно, не занимаюсь самообманом, знаю свои задачи, наверняка достоин награды за гражданственность; вот уже десять лет, как я – человек, очнувшийся после тяжелого, горького и сладостного безумия: трудно прийти в себя, нельзя без смеха вспоминать свои заблуждения, неизвестно, что делать со своей жизнью».

Трансцендентальное кокетство – ибо он прекрасно знает, что сделает со своей жизнью: он перескажет ее и покажет, что характер его детства определил его нравственность – твердый отказ от лжи и от неискренности «порядочных людей». Именно потому, что с ранних лет он замечал эту неискренность и у близких, и в себе самом, позже он так яростно с ней сражался.

Сартр был философом, до того как стал романистом. Его романы, его новеллы, его пьесы – воплощение его философии. Именно она «зацепила» современников, привлекла их внимание. Прославился он благодаря тому, что догадался скрестить литературу с философией. Он всегда думал, что в каждую эпоху существует лишь одна живая философия – та, что выражает динамику данного общества. Так во времена, когда юная монархия укротила могучих львов французской аристократии, Декарт вместо них рассказал, какими доблестями они прежде обладали, и эти доблести все еще оживают для нас в трагедиях Корнеля. Так романтизм Шлегеля [317]помог бездеятельной, расслабленной Германии осознать себя. Так Бергсон [318]породил Пруста. Так теория оплодотворяет литературу. Именно это сделал и французский экзистенциализм в середине XX века.

У этой философской идеологии было два источника. Первый – это Кьеркегор, датский христианин, который так переустроил философию, чтобы в ней появилось место для живой личности. Реально существующий человек не может быть выражен через систему понятий. «Философ строит дворец идей, а живет в лачуге», и лачуга эта – он сам. Жизнь каждого человека в глазах других людей и Бога – вот что Кьеркегор называет существованием. Это существование представляется ему трагическим, пронизанным тревогой и трепетом. Второй источник – феноменология Гуссерля, изучающая, каким способом события отражаются сознанием. То, что мы называем «миром», может быть создано лишь из этих феноменов. «Современная мысль шагнула далеко вперед, сведя все существующее к ряду действий, в которых оно проявляется».

Что мы знаем о внешнем мире? Ничего, кроме того, что мы осознали. Но с другой стороны, всякое сознание – это сознание чего-то. «Истинный внутренний мир и есть истинный внешний мир». Нет дуализма духа и материи. Вещь «в себе» существует лишь тогда, когда воплощена в сознании. А вот сознание существует «само по себе». Свойство вещи – быть тем, что она есть, то есть слепой и безжизненной. Сознание являет себя, оно способно оторваться от прошлого и заглянуть в будущее: оно свободно. Вот мы и добрались до сути экзистенциализма. Это философия свободы, помещающая в центр всего человеческую волю. «Человек обречен быть свободным». Пока нас формируют другие, мы перенимаем их ценности. Как только мы создаем наши собственные ценности, мы берем на себя полную ответственность. «Как только свобода зажжет свой свет в душе человека, боги утрачивают власть над ним».

Человек – создание, для которого существование предшествует сущности. Стул, перед тем как начать существовать, был сущностью в уме столяра. Но человек? Кто мог его вылепить, сообразуясь с сущностью? Бог? Сартр не верит в существование Бога. «Бог умер», – сказал Ницше. Что касается Сартра, ему его христианская семья Бога не дала: «Не укоренившись в моем сердце, он некоторое время жил там, потом зачах. Теперь, когда меня спрашивают о нем, я посмеиваюсь, как старый волокита, встретивший былую красавицу: „Не будь этой нелепой ошибки, у нас мог бы быть роман пятьдесят лет назад“».

Вправе ли мы делать ставку на свободу человека, когда все наше знание опирается на детерминизм и на веру в законы природы? Да, потому что детерминизм – не более чем рабочая гипотеза, удобная для ученых. Его нельзя навязать сознанию, которое само навязало его вещам. Реальность – вот она, но ее подлинность для меня зависит от того, каким способом я ее осознаю. Свобода человека абсолютна, но можно говорить о психологическом детерминизме. Например, мотивируя свои действия, мы говорим: я прекращаю сражение, потому что нет надежды на победу, потому что закончились боеприпасы; я не стану дальше подниматься в горы, потому что темнеет, потому что у меня участилось сердцебиение. «Однако в конечном счете все эти мотивировки сводятся к следующему: я отступаюсь, потому что решил отступиться».

Конечно же, эта свобода не подразумевает, что каждый человек может делать что заблагорассудится. Мы существуем и чего-то желаем в заданной ситуации. Я не могу сделаться английским королем; я не пройду конкурс и не стану преподавателем, если я неграмотный; я не смогу пробежать стометровку за десять секунд, если я хилый и слабый. Человек – это его же замысел, другими словами – тот, кем он хочет быть, но он должен строить планы, считаясь с существующим положением вещей. Может ли он отказаться считаться с ситуацией? Да, но тогда у него ничего не выйдет. Пытаться остановить несущуюся на большой скорости машину, бросившись ей наперерез, означает не понимать ситуации. Обязательство – это свершившийся факт. Каждый из нас связан своими поступками. Тот, кто утверждает, будто не признает обязательств, связывает себя самим этим отказом, который также является поступком. Даже если автор решает быть несерьезным, то и эта несерьезность тоже превратится в обязательство.