Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

На самом деле речь идет о любви к себе: комедиант Гец не перешел на сторону Бога, а вошел в роль Бога. Он настолько хорошо это знает, что, когда через год и один день священник Генрих, с которым он заключил пари, приходит справиться, как он выполнил его условия, Гец признается, что сплутовал и что хотел, чтобы его доброта принесла больше бед, чем прежняя его жестокость. «Все это было лишь ложью и притворством». Как выйти из этого положения? Возглавив крестьянское войско, вернувшись к ремеслу полководца, не знающего слабости и жалости. «Не бойся, я не дрогну. Я нагоню на них страх, потому что не умею по-другому их любить, я буду отдавать им приказы, потому что не умею повиноваться, я останусь один с этим пустым небом над головой, потому что не умею быть со всеми. Надо вести эту войну, и я начну ее». Поскольку не существует ни Бога, ни дьявола, не остается ничего другого, кроме как заняться своим человечьим делом.

Франсис Жансон в своем блестящем исследовании «Сартр о себе самом» показывает, насколько важное место занимает в его творчестве тема незаконнорожденного. Гец – бастард, Уго – тоже отчасти бастард, и если Сартр с удовольствием берется за переделку «Кина» Дюма [326], то потому, что Кин – «актер, не перестающий играть, превращающий в игру и саму свою жизнь, переставший себя узнавать, переставший понимать, где находится. В конечном счете он – никто». Так миф актера соединяется с мифом интеллектуала – одновременно бастарда и комедианта. «Играешь не для того, чтобы заработать на жизнь, – говорит Кин у Сартра. – Играешь для того, чтобы лгать, для того, чтобы лгать себе самому, для того, чтобы быть тем, кем быть не можешь, и потому еще, что тебе надоело быть тем, кто ты есть… Играешь героев, потому что ты трус, и святых, потому что ты негодяй… Играешь потому, что сошел бы с ума, если бы не играл». Но эта жалоба Кина – все та же, что у Ореста, Уго, Матье. Подобно им, Кин освобождается, совершив поступок: он оскорбляет со сцены публику и принца Уэльского. «Было ли это действие или жест?» Действие – потому что оно разрушило его жизнь; жест – потому что он совершил это по-актерски: «Я воображал себя Кином, который воображал себя Гамлетом, вообразившим себя Фортинбрасом».

«Затворники Альтоны» – одна из лучших пьес Сартра, странная, запутанная и страшная. Сын промышленного магната из Альтоны, богатого пригорода Гамбурга, живет в заточении в своей комнате. Сестра носит ему еду, его прячут от всех, потому что он безумен. В безумии он находит убежище от собственных мыслей, чудовищных воспоминаний войны, убийств, которые у него на совести. Отец болен раком горла и знает, что жить ему осталось полгода. В этом проклятом доме бродят все навязчивые идеи Сартра: инцест, ненависть к отцу, заточение. В каком-то смысле комната напыщенного безумца – тоже «за закрытыми дверями». Франц не может излечиться от прошлого.

«Представь себе черное стекло. Тоньше эфира. Сверхчувствительное. На нем отражается дуновение. Малейшее дуновение. Вся история отражена на нем от начала времен до вот этого жеста. (Щелкает пальцами.)… Они изобретут аппарат с вибрирующими пластинками, и все оживет. Ну что? Все наши деяния». Франц, запертый в своей комнате, уверен, что Германия не оправилась после войны, что она искупает свою вину, что через тринадцать лет ее улицы поросли травой. Внезапно ему открывается правда: Германия – еще более процветающая, чем раньше, страна, семейное предприятие приносит большую прибыль. Лишившись своего безумия, он не может больше жить. Они с отцом вместе покончат с собой, разбившись в машине, чтобы самоубийство было принято за несчастный случай.

Сила драматургии Сартра, его пьес «Грязными руками» и «Затворники Альтоны» в том, что это не тенденциозные пьесы, но трагедии. Возможно, мы вправе были бы говорить и о его собственной трагедии, ибо чем был его отказ от Нобелевской премии и от выступления в Корнеллском университете – поступками или жестами? Кто он, Сартр, – Хёдерер или Уго? В сущности, вопрос поставлен неверно. Можно точно так же спросить, кем был Бальзак – Вотреном или д’Артезом? [327]Бальзак был художником, способным создать Вотрена и д’Артеза; как Сартр – художник, способный создать Хёдерера и Уго.

С лейтмотивами романов и пьес мы снова встречаемся в его эссе. Сартр занимался литературной критикой, и, разумеется, это была умная и толковая критика, но писал он главным образом о замыслах и характерах. Бодлер интересует его не столько как поэт, сколько как человек с нечистой совестью.

«Бодлер не мог принимать всерьез то, что делает… Он так часто думал о самоубийстве, потому что чувствовал себя лишним человеком… Должно быть, отвращение и скука, которые охватывали его при виде однообразного, тусклого, немого и неряшливого пейзажа, – одна из самых непосредственных реакций его ума».

Не думаю, что это вполне верно; Бодлер испытывает также и восторг, и счастье, но Сартра он занимает лишь в той мере, в какой является сартровским героем.

С Жаном Жене [328] Жене Жан (1910–1986) – писатель, поэт, драматург, актер и общественный деятель. – Ред. («Святой Жене») дело обстояло совсем по-другому. Бодлер признает себя виновным; а более цельный Жене отстаивает свое право на пороки и бросает вызов Подонкам. Росший в бедности ребенок, он был застигнут взрослыми на месте преступления, когда совершал мелкую кражу. Он мечтал стать святым, но общество его отвергло. Оно требовало от него раскаяния. Оно прощает все грехи, кроме греха гордыни. «Я – вор», – отвечает он и гордо берет на себя ответственность за это, как и за половые извращения. В дурных своих проявлениях он обретает подлинность. «Если бы его не ввели в заблуждение в самом начале, Жене потянулся бы к истинной нравственности». Из него мог получиться святой. Подобно тому как христианский святой отрекается от Греха, а затем от Мира, отдавая себя Богу, Жене отрекается от Добра и от Общества, стремясь ко Злу. Сартр превозносит эту парадоксальную, в буквальном смысле слова, позицию.

Вина Бодлера, по мнению Сартра, состоит в том, что он сохранил свою маску, принял всерьез свою роль, оказался не способен истребить мысль о Боге. Но если Бог существует, то человек – ничтожество. Атеизм Сартра – последовательное отстаивание свободы и атака на теологию. Он нимало не сомневается в конечной победе атеизма. Представление о Боге отвечало определенной потребности, и оно «отомрет», как только люди осознают свою свободу. Впрочем, истинно верующих уже не осталось: «Теперь Бог умер даже в душе верующего».

И в «Святом Жене», и в «Словах» видно, что в 1945 году начался переход от негативной позиции к позитивной. «Отказываться – не значит говорить „нет“, это значит изменять мир трудом. Не надо думать, будто революционер целиком отвергает капиталистическое общество: как мог бы он это сделать, находясь внутри его? Напротив, он принимает его как обстоятельство, оправдывающее его революционную деятельность. „Измените мир“, – сказал Маркс… В добрый час: измените его, если можете. Это означает, что вы смиритесь со многими вещами ради того, чтобы изменить немногое». Здесь Хёдерер снова одерживает верх над Уго, а действие – над чистотой. «Я думаю, что в любых обстоятельствах что-то можно сделать», – сказал Сартр Жансону [329]. Я тоже так считаю. Надо делать из человека человека, что означает: из раздора и страданий, живущих в душе каждого человека, необходимо добыть силу, чтобы действовать.