Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Романистом можно быть и в реальной жизни. «Let us pretend…», «Давай играть, – говорит Омела, – как будто ты – это двое: Антоан и ты сам». И в тот же миг начинается задуманный Омелой роман. И наоборот – жизнь может проникнуть в роман. Когда Бальзак пишет «Утраченные иллюзии», дебют Люсьена де Рюбампре как писателя и журналиста очень похож на дебют самого Бальзака. Похож, но не более. Когда Арагон описывает вход французских войск в Эльзас, то рассказывают об этом и он, и кто-то другой. Мы смутно различаем притаившегося в тени рассказа некоего персонажа в кепи с околышем из красного бархата, которого главный герой Пьер Удри зовет Арагоном, а позднее появится другой Арагон, с седыми волосами, который слушает Рихтера, взявшего первые аккорды «Карнавала» Шумана. Кто из них подлинный? Кто мнимый? Одна его часть верна реальности, другая – верна поэтически. «Врать по правде». «Поэзия и правда», – говорил Гёте. Роман – это высшая форма лжи. Существует область, где они перемешаны, и нелегко отделить автора от его марионетки, невозможно сказать подлинную правду, не добавив каплю поэтического обмана.

А как сконструирован этот роман? Очень искусно, так, как будто вовсе нет никакой конструкции. «Let’s pretend». «Давай играть, как будто…» Я напоминаю фразу, исполненную глубокого смысла: «Надо постоянно создавать у читателя впечатление, что писатель не придерживается строгого порядка в изложении». С первого взгляда кажется, будто это сверкающее ожерелье, собранное из эпизодов и отступлений от темы. Это выглядит как «коллаж», какие любил составлять Пикассо, коллаж из воспоминаний и прочитанных книг, которые случайно подобрали в куче других находок. На самом деле это роман, уверенно ведущий к развязке, и ею станет убийство Антоана. Череда зеркал расставляет вехи на этом пути. «Венецианское зеркало», «Зеркало Брот», «Вертящееся зеркало», «Разбитое зеркало» – это названия глав, которые образуют каркас книги. Между ними проскальзывают отступления: о романе-зеркале и о зеркале как романе, письма Омелы о сути ревности и, наконец, три прекрасных рассказа, извлеченные из красной папки Антоана: «Эхо», «Карнавал» и «Эдип».

Золотое правило здесь соблюдено: все идет строго по порядку, но кажется, что никакого порядка нет. Читатель бросается от Шекспира к Гёте, с Кипра в Зизенхайм, от Струэнзе к Малибран. Его отсылают то в Москву, то в Вену, то в Страсбург, то в Ангулем, где он встречает тень Бальзака в гуще совершенно реальных оккупантов. Все это фантастично, музыкально, человечно, возвышенно. Роман? Поэма? Эссе? Любовное письмо? Какая разница, если это прекрасно!

Едва написав название статьи, я начинаю сомневаться: чего-то в нем недостает, пожалуй, оно неточно. Эрудит? Конечно, Валери Ларбо был эрудитом: он свободно, без всяких затруднений цитирует в своей прозе латинских и греческих авторов, его героини – итальянки и англичанки, испанки и австрийки – с неподдельной естественностью изъясняются на родных языках, он такой же поклонник загадочных поэтов XVI века, как Анри Ж. М. Леве [341] Леве Анри Жан Марк (1874–1906) – поэт. , чьи «Почтовые открытки» пленили не только Ларбо, но и Леона Фарга и Филиппа Супо [342]. Чувственный? Несомненно. Сколько прелестных девушек прошло через его жизнь, начиная с юной Квини из Челси: француженка Изабель, поначалу, казалось, рассудительная, сдержанная, благоразумная во всех своих поступках, а в свадебном путешествии, предпринятом без законного к тому повода, превратившаяся в ревнивую фурию; прекрасная гречанка, девственница Ирен, мимолетность встречи с которой придает особую силу чувству; датчанка Инга, ослепительно белокожая, дивно сложенная, и другие, в сущности незнакомки: Романа Черри – и сорванный украдкой поцелуй, островные птички, аргентинки, перуанки, Лола, Лолита, Лучечита. «Назвать их имена – значит восславить Бога», – сказал Теккерей.

Чувственна и его любовь к литературе. «Он любил слова, как любят чью-то улыбку. В литературной критике он видел похвалу, форму любви. Ему хотелось, чтобы критик, приступивший к изучению писателя, питал свое воображение, „коллекционируя его любимые книги, дружеские привязанности, путешествия, места, где он жил, его встречи – в общем, заменил бы свои рассуждения картотекой эрудита“. Так говорит Бернар Дельвай [343] Дельвай Бернар (1931–2006) – поэт, эссеист и переводчик. – Ред. в прекрасном эссе о Валери Ларбо [344], написанном в духе кочевой эстетики, нежной эрудиции, продуманной небрежности, которыми восхищался тот, кто послужил ему моделью для портрета. «Это возбуждение ума сродни возбуждению чувств. Стихотворная строчка Сэва [345]обладала в глазах Ларбо не меньшей притягательностью, чем грудь красивой женщины. Изощренные сравнения пассажей Тибулла и Сен-Жон Перса, прослоенные цитатами из Лемера де Бельжа [346] Тибулл Альбий (ок. 50 до н. э. – не позднее 18 до н. э.) – поэт и военный трибун. Сен-Жон Перс – см. примеч. на с. 126. Лемер де Бельж Жан (1473–1524) – поэт, прозаик и хронист. – Ред. , привлеченного в качестве связующего звена, – это искусно смешанные коктейли вроде тех, которыми угощаются на берегу моря». Вкус его был изысканным, выбор – утонченным. Взгляните на чудесные заголовки: «О красота, моя прекрасная тревога…» [347], «Любовники счастливые…» (из Лафонтена: «Любовники счастливые, хотите ли пуститься в странствие…») и «Совет мой тайный…» – взято у Тристана Лермита [348]:

Наконец, города – еще один источник чувственного наслаждения. Другие знаменитые путешественники старались уловить нечто удивительное во внешнем облике городов, искали в них предлог для социологических выкладок или размышлений на абстрактные темы. Другие, но не Валери Ларбо. Он впитывает в себя город, проникает в его глубинную сущность, украшает его родившимися здесь поэтическими ассоциациями. Ему нужна женщина-посредник: благодаря ей возникает доверительная близость, и город сдается чужестранцу, распахивая перед ним свои врата. Так, из рук Эдит и Квини он получает в дар Челси, деревню в лондонском предместье, поглощенную городом-гигантом, но хранящую дорогие реликвии былых времен: извилистую улицу Церкви, саму церквушку и часть кладбища при ней. И дом громовержца и пророка культа героев, несносного и великого Карлейля [349] Имеется в виду сочинение британского писателя и историка Томаса Карлейля (1795–1881) «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1840). . Челси, столицу английской литературы в ту пору, когда не взошла еще звезда Блумсбери и его обитателей – Вирджинии Вулф, Литтона Стрейчи [350] Блумсбери (блумсберийская группа) – кружок английских интеллектуалов, писателей и художников, влиятельный в 1910–1930-х гг. Литтон Стрейчи Дж. – см. примеч. на с. 45. – Ред. . Челси, где круглые синие таблички с белыми буквами указывают: здесь жили Джордж Элиот, Данте Габриель Россетти. Челси, где всюду «плющ, и стекло, и бледно-розовый кирпич, покрытый черным налетом гари, постепенно скопившейся в дымном воздухе». Или Лисабон: безмятежные пальмы, рынок, где вечно царит праздник в желто-зеленом сиянии ананасов, подвешенных, подобно венецианским фонарям, и Авенида, и площадь Камоэнса, раскинувшая над вами кроны деревьев, усеянных птицами. А еще Аликанте, «аликантский приют», идеальное место для работы.