Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

В статье, посвященной «Словам», критик Робер Кантер [330]пишет: «Когда г-н Сартр задумывается о пользе своей политической деятельности, говорит ли он себе, что она была очень слабой и утопичной перед лицом силы обстоятельств и партий? Когда он задумывается о самых блестящих своих интеллектуальных построениях, видит ли в них нечто большее, чем набор зеркал, в которых его разум старается утратить свое отражение?» И Кантер отвечает, что здесь не следует говорить об отчаянии – скорее о мужественной ясности ума. Самое лучшее здесь то, что эта исповедь человека, пробуждающегося от «долгого, горестного и сладостного безумия», ему зачтется. «Слова» – не все, но когда они правильно выбраны, то спасают мастера Слов.

И тем не менее это так: всю свою очень долгую жизнь я любил читать. Даже теперь, в глубокой старости, я получаю от этого не меньше радости, чем в отрочестве, тем более если я могу, хотя бы в рамках небольшой статьи, объяснить читателям – и молодым и старым, которые по-дружески доверились мне, – что обусловило мой выбор и доставляет мне такое наслаждение.

Эта работа несколько отличается от того, что я писал в предыдущих томах. В них содержались довольно пространные очерки о ряде авторов. В этом труде очерков больше, и написаны они в связи с выходом новой книги или приурочены к какой-нибудь годовщине. Они посвящены не только современным писателям, но и писателям прошлых веков, а также иностранным авторам, которыми я восхищаюсь или которых высоко ценю. Моя цель – не в том, чтобы найти повод для ссоры с мэтрами, а в том, чтобы сделать их творчество понятным и, главное, читаемым.

Не стоит удивляться, что в настоящей книге присутствуют статьи, посвященные авторам, о которых я уже писал в предыдущих томах. Если я снова говорю о Поле Валери, то причиной этому стали его последние «Тетради», то же самое с недавним «Дневником» Шарля дю Боса. Если я добавляю статью о политических взглядах Алена, значит мне кажется важным вновь напомнить о них сегодня, когда они снова так актуальны. И наконец, я воспользовался как поводом днем рождения Мартена дю Гара, чтобы этими небольшими заметками напомнить о нашей дружбе.

«В стиле… Спинозы» – это один из самых ранних моих очерков, он был опубликован в октябре 1914 года в «Голландском литературном обозрении». Что касается «В стиле… Корнеля», я написал его еще в отрочестве, когда учился в руанском лицее Корнеля.

Арагон – один из двух или трех крупнейших французских писателей нашего времени. С одной стороны, он умеет писать разговорным языком; он лучше всех сумел уловить музыку живой французской речи: эти прерывистые фразы, которые вторят ритму дыхания и мыслей, этот не совсем обычный, но очень понятный синтаксис, свойственный языку французов. С другой стороны, он обладает огромной культурой: он прочитал все, что принято читать, и все то, что обыкновенно не читают; он любит «бродить по улочкам» исчезнувшей речи Средних веков; ему доставляет физическое наслаждение «расталкивать» фразы, используя причастие прошедшего времени или неопределенную форму глагола так, как для поэта XVI века было бы естественно, но сегодня звучит неожиданно. Отсюда его восхитительные диссонансы. Они волнуют и будоражат читателя. Это лучшее, что есть во французской прозе.

Известно, что молодой Арагон начинал литературную деятельность в кругу дадаистов и сюрреалистов. Именно тогда он научился бунтовать против установленного порядка – как в идеях, так и в словах, используя «новую образность, которая смело разрушает все связи». Из этого простейшего бунта он выйдет к 1927 году на просторы бунта социального, политического и вступит в коммунистическую партию, но от сюрреализма сохранит свободу композиции, которая останется одним из его главных достоинств и сильных сторон. «Надо постоянно создавать у читателя впечатление, – говорит он, – что писатель не придерживается строгого порядка в изложении». С этих пор, преданный любимой женщине, партии и родине, он станет выдающимся писателем, хотя и традиционным, но, к счастью, сохранившим причудливость литературных экспериментов своей молодости. Как романист он будет применять и защищать метод социалистического реализма. Но хочу подчеркнуть: под реализмом он не подразумевает натурализм. Натурализм рабски копирует внешнюю сторону действительности. Реализм Арагона станет поэтическим реализмом, рождающим новую действительность.

Необычайно интересно проследить, каких именно авторов, несомненно его вдохновлявших, он цитирует чаще всего. В поэзии это, конечно, Гюго, Верлен, Аполлинер, а также поэты прошлого: Возрождения и Средних веков. Но в этом романе («Гибель всерьез») упоминается много англичан: Роберт Луис Стивенсон, которого он по-дружески называет «Роберт Луис» или «Р. Л. С.», странный Льюис Кэрролл, автор «Алисы в Стране чудес» (которого глупцы считают исключительно детским писателем, а те, кто умеет читать, видят в нем метафизика и очень смелого сатирика), Чарльз Лэм [331]– и только один русский: Достоевский. Именно Арагон рассказал мне о том, что идея написать «Доктора Джекила и мистера Хайда» пришла к Р. Л. С. после прочтения Достоевского. И я чуть не забыл о шекспировских «Отелло» и «Буре», чьи громовые раскаты мы слышим вдалеке на протяжении всего повествования.

Таков фон этого произведения, а какова его жанровая природа? Роман ли это? Несомненно, и даже, может быть, современный реалистический роман. «С его трудностями, противоречиями и проблемами». Ибо, если современность в реализме ставится во главу угла, не получится ли так, что через полгода роман уже не будет реалистическим, ведь его герои устареют, уйдут в прошлое вместе с Историей? – спрашивает Арагон. «Ни малейшей опасности, – отвечаю я. – Если сцена написана поэтично, талантливо, она остается современной всегда. Возьмите „Что я видел“ Виктора Гюго. Эссе, которое совершенно не устарело. И так же не устареют исторические эпизоды в романе „Гибель всерьез“: яркий рассказ о похоронах Горького, об отходе войск к Ангулему в 1940 году, о вступлении в Эльзас в 1918 году». В каком-то смысле этот роман дает нам срез современной истории.

Но еще в большей степени это роман в духе Пиранделло: о человеке с двойной, тройной сущностью – каким является романист. В каждой творческой личности сосуществуют одновременно человек, который живет в реальном мире и любит реальную женщину, и ясновидец, который перемещается во вселенной, сконструированной им самим из обрывков реальности. А поскольку живущий и ясновидящий – одно и то же существо, поскольку автор «Человеческой комедии» и господин Оноре де Бальзак – одно и то же лицо, необходим кто-то третий – посредник, который свяжет их между собой. Отсюда возникла идея время от времени помещать персонажей перед трехстворчатым зеркалом, в котором они увидят три разных отражения: все они будут верными и все – фальшивыми. Зеркала играют большую роль в удивительном современном мире. Алиса в Стране чудес проходила сквозь зеркало [332]; Орфей у Кокто попадал через зеркало в царство мертвых, у Арагона главы в книге названы: «Венецианское зеркало», «Вертящееся зеркало», «Разбитое зеркало».